На старых дачах
Шрифт:
Видимо, так и рождаются дети должников. Долг на тебе уже висит, неподъёмный, а потому будут только штрафные проценты набегать. И дальше – передаётся по цепочке… Но ведь и кредитор никогда долга не получит, и сам разорится. Он так же нищ, как и ты сам. И вы вместе скитаетесь под крышей неба, в поисках крошки хлеба на помойке. А баланс – миллионы… На бумаге вы – богачи. Весь мир можете купить. А потом продать. А можно ли зачесть долги друг другу? Так ведь оно уже и так – всё зачтено! Богачи, которым все вокруг должны, скитаются по свету. Сколько тебе должны? Миллионы. Сколько должен ты сам? Миллионы. Взаимозачёт – и в итоге ноль. На том и разошлись – по свету счастья искать, которое в корке хлеба, не сильно плесневелой. Или пошли вместе.
Ну, до встречи, уважаемый приятель! Долго думал, стоит ли рассказывать. Надеюсь, почтальон в промзоне не заблудится.
хх. хх. хх. г.
Здравствуй, добрый товарищ! Обо мне не шибко беспокойся. У твоего уважаемого приятеля только один враг: это
Из твоего письма понял, что ты, сознаваясь, что-то не договариваешь. Впрочем, исключительно твоё дело: каждый из нас имеет право рассказывать о том, что посчитает нужным, и право умолчать. И никто не имеет права требовать признаний или хранения тайны. И месть твоя – она ни к чему. Это никого не вернёт, и никому не сделает легче. Вот человек, что убил твоего близкого. Если убьёшь, воскреснет ли ближний? Нет. Ведь убийство – это чисто социальная и педагогическая задача: вот этот человек изведал вкус крови, и может убить кого-то ещё: значит, надо его остановить. Либо изолировать, либо обездвижить. И чтоб другим неповадно было: глядите, что будет, если сделаете так же. Но и это, как показывает многовековая история, никого ничему не учит и не останавливает. Человек абсолютно свободен и неуправляем: его невозможно сделать рабом, невозможно заключить в темницу, невозможно запугать: он остаётся свободным в выборе зла.
А мне – остаются только мои воспоминания. И непонятно, хорошо это или плохо. Больней мне от этого или, наоборот, легче. Кто знает… В первую очередь не знаю я сам. Ты прав: я оставался на промке только потому, что надеялся, что удастся встретиться с ней. А если нет, то хотя бы видеть её лишь изредка. Безумец ли я??? Пожалуй, да, как и все влюблённые. А те, кто не любит, намного ли нормальнее? Вот мы все: пошли прятаться от неизбежного. Хотя можно сослаться на то, что выбор был невелик. Либо камера смертников, либо вот такая жизнь. Причём очень недолгая: ну, кто из нас рассчитывал, что нам так повезёт??? Мало того: мы и не рассчитывали, что сменится власть. И не просто сменится, а полностью исчезнет. И вот – мы свободны. Могло повезти и мне. Могло… А вот – не повезло. Приблизительно на это я и рассчитывал, оставаясь на промке. Впрочем, теперь никаких чудес.
Может, оно и лучше было бы, если бы я осел на старых дачах. Мы же условились разойтись по разным углам: найдут одного – другие будут целы. А в куче зато легче заметить опасность. А мы и остались в куче, связанные письмами, которые бдительные стражи закона так и не удосужились проверить. Видимо, понадеялись, что не дойдут…
Может, на дачах было бы лучше жить. Промышленные корпуса зимой довольно холодные, и жаркие летом. Высокие потолки, широкие окна, широкие ворота, которые просто так не закроешь. Куча оборудования, о которое легко споткнуться и разбиться, а в лучшем случае – покалечиться. Легко провалиться в подвал, на нижние этажи, в технологические резервуары. Дым от костра виден далеко. Чтобы ночевать, нужно забиться в найденную щель. Но мне тоже повезло: рядом растут сады и заброшенный парк. Вот и дрова, вот и еда. Белки скачут по ржавым лестницам старых корпусов, забираются в обустроенные в парке кормушки, а вот воды им налить никто не догадывается, и они пьют из маленьких грязных луж на земле. А при приближении прохожих забираются обратно на деревья и сердито цокают.
Ты как-то боялся, что промзону застроят раньше, чем дачи. Но вот вопрос: если ты собирался отомстить, убить нашего общего недруга, то как ты это мог сделать, оставаясь на дачах?.. Можешь не отвечать, я уже писал в начале.
Раньше мы были равны. Ну, хотя бы приблизительно. Каждый из нас расстался с жизнью. Приговор есть, приговор в силе, если схватят – на юридические формальности уйдёт минимум времени. И стали мы беглыми каторжанами, в розыске, или революционерами-подпольщиками, или шпионами-разведчиками. Правда, нас к такой жизни никто не готовил. Премудростям конспирации не учил. А мы – мало того, что тайные агенты, так ещё и проваленные. Проваленный агент немногого стоит: только обратно его вывезти, либо на кого-то обменять. Куча мороки. И делать это будут за него. Наши рожи были всем известны, и приметы известны. Даже повадки и склад характера. В общем, ничего нам не светило. И легенды никакой не придумаешь. А жить по поддельным документам – дело более чем ненадёжное. И подделка-то кустарная. И гримёров у нас профессиональных не было. И пластических хирургов. В общем, прячься, пока хватает сил и удачливости, и нерасторопности охотников. Но теперь – мы не равны. Вы можете начинать жизнь сначала, а я – нет. Потому как и её тоже нет. Странное явление, правда? Она как раз-таки жива и здорова, хотя бы в физическом плане, но её больше нет.
Раньше не было её, не было и меня. Я был загнанным зверем, отсчитывающим последние секунды. И главное – никак не узнаешь, сколько ещё их, этих секунд. Да и жизнь в потайном логове, с постоянным контролем пространства, в ожидании конца… А вот теперь я ожил, восстал из могилы, а её – нет. Ожил я, или нет??? Что я без неё… Ни жив, ни мёртв. Я – сам себе враг; мне самому нужно теперь победить себя. Как-то же побеждал раньше,
когда хотелось пойти, сознаться и принять смерть, потому что устал от борьбы. С совершенно глупой надеждой, что смерть на эшафоте много легче!! А ведь она, эта надежда, казалась менее глупой, чем дальнейшая борьба. Может, я сумею убедить себя, что такая нелепая и неожиданная удача приходит дважды и что, раз я свободен от смертного приговора, то может, что и она вернётся… Или я найду кого-то ещё, кто её заменит. Или сумею разлюбить, разбудить в себе ненависть, а то и равнодушие. Лечит ли время раны??? А лечит ли раны тела врач?.. Смотря какие, и смотря какой врач. Иной раз лекарь произносит приговор – и пациенту, и себе – раны несовместимы с жизнью; крепись, готовься встречать смерть. А иной раз и лекарь – полный неумеха. Или ему давно неинтересно, что будет с пациентами, – обычная лень, а то и ненависть. Иногда этот лекарь убивает своим лечением того, кто выздоровел бы сам. А иногда убивает и совсем здоровых. Так же и со временем: это смотря что за время, и смотря что за раны. Время – всегда ли оно одно и то же, или каждый раз разное, как те лекари???Вот погляди, добрый товарищ: как много мы стали философствовать, размышлять о жизни, а всё почему??? Задумывались бы мы об этом, будь всё иначе??? Жизнь не даёт и мгновения на раздумья, а размышлять можно только тогда, когда уже умер. И сейчас ты утверждаешь и обосновываешь один тезис, а спустя минуту – противоположный. И каждый раз уверен в абсолютной своей правоте. А прав тот, кто не думает: он не ошибается. Тот, кто думает, кто делает логические выводы, тот всегда лжёт, всегда отклоняется от истины, ибо её не достичь. Сколько бы мы не знали фактов, всегда останутся факты, нам неведомые. В нашей мозаике мира никогда не будет хватать фрагментов. И обычно – самых важных… А каких???? Сиди, гадай, что там, в пустом месте, должно было быть. Впрочем, наша мозаика – это обычно только несколько кусочков, а остальное – тёмный лес. Великое море для предположений и догадок. Как горько тому, у кого в мозаике не хватает последнего, и самого важного куска! И как легко тому, чьё панно пустое: любой шаг, в любую сторону, самый незначительный – и он всегда правильный. А тот, кто почти всё собрал, – права на ошибку больше не имеет.
И мы заново научились писать шариковой ручкой. Рука отвыкла от клавиатуры. От сенсорного экрана отвыкла. Мы научились заклеивать конверты. Научились разбирать рукописный почерк. Отогреваем зимой дыханием, отогреваем в кулаке застывшую пасту. Нас подмывает оставить послание на стене, но мы помним, что по почерку можно легко опознать беглеца, хотя – кому они, эти признания, нужны?.. Кто будет их читать????
А я не могу её забыть, да и не пытаюсь. Стараюсь только убедить себя, что хочу забыть, а думаю только о ней. Кто пытался пять минут не думать о белом медведе? У меня, между прочим, получалось: я думал о чём-то ещё. А вот теперь – нет. О ком мне ещё думать? Мы были молоды. А на молодость не спишешь. Теперь, спустя одиннадцать лет, мы всё ещё молоды??? Кто знает… Вроде и не старые. Дурачиться уже не выйдет, а поучать других жизни ещё рано. Как в старом анекдоте: ужинать уже поздно, а завтракать ещё рано, и что же теперь делать???
Она носила короткие юбки, и когда садилась, то было видно её трусы. Я любил их разглядывать, а она возмущалась и требовала, чтобы я не разглядывал. Или делала вид, что возмущается. Ещё она носила низкие джинсы, и опять было видно трусы, а иногда и отдельные волоски, выбившиеся из-за пояса. И опять она возмущалась, а я рассматривал. И ещё были прозрачные брюки, и опять было видно трусы. Иногда она надевала топ на бретельках, и если бретелька сползала, то выглядывал кусочек соска. И опять я разглядывал, а она возмущалась. Обзывала меня некультурным, и мужланом, но, чтобы не смотреть, надо было быть либо гомосексуалистом, либо импотентом. Либо быть человеком высочайшей духовной жизни, который сумел побороть все страсти и приблизиться к совершенству. А я – обычный мужчина, и собирался жениться, и завести детей, и, конечно, она влекла меня как женщина. Много женщин на свете, а нужна одна-единственная. А именно она недоступна… А более всего мне нравилось её платье-разлетайка. Мой друг-ветер любил играть с платьем, позволяя мне узреть не только её трусы, но и пупок. А если трусы были очень низкие, то и волосы на лобке. А главное: ветер любил неожиданные атаки. Вот всё тихо на улице, и тут взлетает пыльный смерч! А девушки и ахнуть не успевают… Но мне не до них. Пару раз он поднимал её платье до самой груди, позволив мне на миг увидеть соски. Сколько нелестных эпитетов я слышал в такие моменты!.. Один раз она даже ругнулась матом и оттолкнула меня, после чего долго и стыдливо краснела, пытаясь одновременно изобразить гнев…
Но – это всё в прошлом. Пустое. Она есть, но её больше нет. Какая-то часть меня умерла. Поверит ли она теперь???? Но ведь ничего не изменилось. Ведь не новые обстоятельства в деле открылись, не судья изрёк, что мы невиновны. Мир рухнул вместе с приговором.
На этом откланяюсь, добрый товарищ. Спасибо за помощь, но кто мне поможет, кроме меня самого???
хх. хх. хх. г.
Доброго времени суток, надёжный спутник! Обо всех я беспокоюсь, а вот о тебе… И не знаю – что лучше. То ли беспокоиться больше всех, то ли вообще не беспокоиться. Меня, доброго товарища, ты знаешь прекрасно. Всем пишу, всем надоедаю. Пытаюсь помочь, а особенно – советом. Потому как с делами – полный швах. Но вот ты-то…