На суровом склоне

— Я не имею возражений против предложения коллеги о демонстрации солидарности. Но к чему привязывать к нам невежественные массы? Против чего они будут протестовать? Люди, все интересы которых в куске хлеба и стакане водки. Этим людям еще долго надо учиться политике.

Костюшко вскипел:

— Только политическими выступлениями мы можем развивать сознание народа! Тот, кто не видит этого, либо слепец, либо боится активности масс!

Антон сдержал себя: он еще не знал, как отнесется комитет к его выступлению — всё случилось так неожиданно, и сходка возникла стихийно, уж очень накалена была атмосфера!

Предложение Костюшко приняли.

Екатеринославский комитет РСДРП выпустил прокламацию:

«Товарищи! Студенты решили устроить демонстрацию с целью выразить свое негодование против ига самодержавного правительства. Мы, рабочие, еще более страдающие от произвола и насилия правительства, присоединимся к студентам и выйдем в субботу 15 декабря в 5 часов вечера на проспект у пересадки на Иорданскую и в воскресенье в 4 часа — на проспект у Яковлевского сквера для выражения протеста царю и его приспешникам. Вперед за свободу! Долой самодержавие! Да здравствует социал-демократия!»

Екатеринославский губернатор граф Келлер, узнав о намеченной демонстрации, не замедлил с контрмерами: выпустил «Обращение к населению». В нем он заявил, что «не допустит демонстрации» и что участники ее «понесут строжайшее наказание».

В тот день, когда на улицах появились губернаторские угрозы, Антон встретился с Богатыренко в извозчичьем трактире на Заречной стороне. Богатыренко был настроен хорошо: рабочие деятельно готовились к выступлению.

— Ну, а студенты как? Не испугались графских посулов? — спрашивал он.

Антон предложил расклеивать прокламации комитета поверх губернаторских «Обращений».

Богатыренко задумался:

— А знаете, это мысль. Но понадобится много народу. У вас кто может пойти?

Антон полагал привлечь к расклейке прокламаций Максима: он уже давал ему поручения.

— А я посоветуюсь с Абрамовым: может быть, еще кого-нибудь сможем послать, — пообещал Богатыренко.

Они распрощались с тем, чтобы увидеться уже на демонстрации. Антон посмотрел вслед Андрею Харитоновичу. Тот был хорош в своем новом обличье преуспевающего медика: хорошо одет, важен, под мышкой зажата тяжелая трость.

Попрощавшись с Богатыренко, Костюшко пошел через весь город к себе на квартиру. Стоял сильный для этих мест мороз, снег потрескивал под ногами. Редкие прохожие, подняв воротники пальто, согнувшись, пробегали мимо. Вокруг была тишина, не прерываемая ни звонками уже остановившейся на ночь конки, ни колотушками ночных сторожей, попрятавшихся в теплых дворницких.

Антону встретился полицейский патруль, медленно шествующий вдоль стен. Через несколько кварталов Антону снова попалась пара: околоточный и городовой.

Пользуясь, видимо, указаниями из одного и того же источника, стражи порядка с фонарями в руках оглядывали стены, окидывали внимательным взглядом прохожих.

Антон понял, что ночью расклейка большого количества прокламаций невозможна. Он тут же принял решение, опрокидывающее расчеты охранки: клеить листовки днем.

Максим не знал, что Костюшко — член Екатеринославского комитета, но считал, что Антон выполняет задание комитета, и потому с некоторой даже гордостью сказал:

— Это мы с тобой дело обделаем. Но днем? Неслыханно!

— Если делать то, что уже «слыханно», нас наверняка сцапают.

— Но как же днем?

— Очень просто. Человек, стоящий перед губернаторским воззванием и внимательно его читающий, — может быть, он его наизусть заучивает! — возбуждает подозрения полиции?

— Наверное, нет.

— Так вот, каждый из нас стоит перед таким воззванием. Голову даю наотрез, что никто не заинтересуется нами. Спокойно вынимаем из кармана свою листовку и — бац! — наклеиваем поверх графской!

Максим расхохотался:

— Идея богатая. Только все-таки днем…

— Одеться надо поприличнее. А то у нас с тобой вид, не внушающий доверия. Только где возьмешь шубу на енотах или бобровую шапку? — усмехнулся Антон.

— Стоп! — закричал Максим. — Таня!

— Какая Таня? Из «Трезвости»?

— Она! У нее сосед-старик мужской портной. И всегда висит у него до черта всяких пальто, бекеш и тому подобное! Он мне по знакомству дешево шинель сшил. А в Таньке души не чает!

Антон колебался:

— Да как же объяснить ей?

— Кому? Таньке? И объяснять ничего не надо. Скажем, идем в гости, надо иметь приличный вид!

— И в пальто будем сидеть в гостях? Эх ты, конспиратор!

— Ну, скажем, что едем кататься на тройках, черт возьми! На катке хотим блеснуть. Да мало ли! Я бегу к Тане!

Ужасно любил Максим всякие затеи. Иногда Антону казалось, что привлекала его в революционной деятельности именно эта, приключенческая, так сказать, сторона: опасности, конспирация, переодевания. Но беспечность, удаль в Максиме пленяли Антона.

— Беги к Тане! — согласился он.

На следующий день Антон в черном, отличного сукна пальто с котиковым воротником, в каракулевой шапке Таниного соседа шел по Иорданской. Пальто было не чета собственному ветхому пальтишке Антона на «рыбьем» меху. Хорошо, черт побери, быть буржуа, заказывать на прибавочную стоимость теплые пальто и прочие причиндалы. А что нам, благонамеренным гражданам, пишет наш дорогой, наш бесценный спаситель отечества от крамолы граф Келлер?

Выпятив нижнюю губу, с сосредоточенным видом Антон остановился на перекрестке. Перед ним, на круглой уличной тумбе, среди пестрых объявлений приезжего цирка и кафешантана «Буфф», маячили крупные буквы «ОБРАЩЕНИЯ К НАСЕЛЕНИЮ».

У тумбы стоял человек в треухе. Антон без церемоний выдвинулся вперед. Человек с готовностью уступил ему место.

Антон дочитал и сказал глубокомысленно, как бы про себя:

— Золотые слова!

— Совершенно верно заметить изволили! — подхватил обладатель треуха и, похлопывая себя руками по бедрам, побежал прочь.

Антон оглянулся, вынул из одного кармана листовку, из другого — клей и аккуратно наложил на глянцевую нарядную бумагу «Обращения» продолговатый листок плохонькой серой бумаги — прокламацию Екатеринославского комитета РСДРП.