На суровом склоне

Девушка вдруг сделала такой жест, словно хотела что-то сказать и удержать его.

— А вы от кого? — спросила она шепотом.

— Сам от себя, — ответил Антон иронически.

Девушка покраснела. Получилось неловко. Тем временем ее долгое отсутствие не осталось не замеченным в комнате.

— Кто там пришел? Зовите же, Маша! — послышалось из комнаты.

В переднюю вышел белокурый студент в тужурке технолога, лет тридцати на вид, явно из тех, которые годами не посещают лекций.

— Спрашивают Кармана, — тихо объяснила Маша и, закусив губу, перекинула косу за спину.

— Гм… А вы… — начал было вопросительно студент и вдруг замолк.

Антон повернулся, чтобы уйти, и нос к носу столкнулся с Карманом. Гриша бурно приветствовал его.

— А я уж подумал, что ты от меня прячешься, — с облегчением проговорил Антон.

Гриша удивился:

— Разве ты не знал, что я уже не живу тут? Я передал свою квартиру Пустовойту, — он кивнул на белокурого студента.

— Я же вам сказала! — выкрикнула вертевшаяся возле них Маша.

— Совершенно правильно, — обернулся к ней Антон, — благодаря вам я чуть было не отправился в Поневеж.

Карман захохотал:

— Ну, Маша у нас великий конспиратор.

Антона ввели в большую комнату. Пустовойт поднял руку и, призвав к тишине, сообщил собравшимся, что прибыл еще один делегат. Это было встречено всеобщим бурным одобрением.

Антона усадили за стол, и Маша, видимо желая искупить негостеприимный прием, палила ему чаю и пододвинула бутерброды.

Народу было много. На кушетке сидел юноша с гитарой и время от времени щипал струны. Кудрявый студент с барышней стояли у окна наизготовку к танцу. Маша перехватила взгляд Антона и шепнула:

— Это — для виду. Могут налететь, — она выговорила с важностью: — Фараоны!

Видно было, что в этом, не египетском, смысле слово было ей непривычно. Чтобы доставить Маше удовольствие, Антон сделал понимающее и многозначительное лицо. Пустовойт постучал ложечкой о стакан и сказал, что сейчас выступит делегат из Томска. Верзила в тесном студенческом мундире, смущаясь, начал рассказывать о забастовке студентов. Постепенно он разошелся и не без юмора описал, как в Томском университете оставили одного человека, забаррикадировавшегося в помещении, и пока полиция штурмом брала здание университета, провели без помех многолюдную сходку в актовом зале гимназии. Томские студенты готовы, заявил он, продолжать забастовку, поддерживая выставленные политические требования.

«Если судить по этому, — подумал Антон, глядя на хорошее, воодушевленное лицо говорившего, — томичи — молодцы».

— Вот у нас в Высшем техническом… — начал Пустовойт.

Костюшко поискал глазами Кармана, Антон чувствовал себя виноватым перед ним: с такой легкостью поверил этой вертушке!

Но Антон вскоре перестал думать об этом, захваченный речью Пустовойта. Размахивая крепко сжатым кулаком, тот воскликнул:

— Мы считаем, что студенческое движение есть часть общего революционного порыва масс!

Это напомнило высказывания Богатыренко.

Когда Антону дали слово, он неожиданно для самого себя растерялся. Вдруг показалось: уж очень все у них, в Пулавах, доморощенное, кустарное. Нет настоящей организации. С досадой он вспомнил Соболева с его половинчатой политикой и вечными колебаниями.

Это чувство досады подхлестнуло Антона, он заговорил, принуждая себя искать точные слова.

Ночевать Антон отправился к Карману в Марьину рощу. Наскребли мелочь на извозчика. Метель утихла. Дворники в белых передниках, блестя бляхами в лунном свете, очищали с тротуаров снег большими деревянными лопатами.

На мостовой снегу было местами по брюхо лошади. На узкой Мясницкой едва разминулись со встречными санями. Потом долго тащились через Цветной бульвар, Екатерининскую площадь с белым приземистым зданием офицерского собрания.

— Я слышал, что тебе удалось уйти из армии, — говорил Гриша, зажигая лампу и устраивая гостю постель на стульях, — но почему ты попал в сельскохозяйственный? Знаешь, сейчас надо идти в горный, в технологический. Промышленность России в ближайшие годы двинется такими шагами…

Антон плохо слушал, глаза его слипались, мысли путались. Вдруг рядом с ним оказалась Маша. Они шли по Мясницкой, и она быстро-быстро говорила ему что-то, указывая маленькой рукой вдаль. В перспективе узкой Мясницкой улицы четко выступали очертания пирамид…

— Забастовка студентов продолжается. Ходят слухи, что некоторые учебные заведения будут временно закрыты. Надо быть к этому готовыми. Но мы еще посмотрим, решатся ли на это власти. Нужда в образованных людях — настоятельная экономическая потребность. Промышленникам станут все дороже обходиться выписанные из Германии и Бельгии инженеры, а на то, что студенты бунтуют, им наплевать. Они любят вспоминать о том, что сами когда-то спорили, шумели и даже кричали: «Долой!» Так что зрелый разум и к тому же страсть к наживе подсказывают нашим доморощенным буржуа не сильно замахиваться на студентов…

Пустовойт говорил сухо, деловито. Все эти разговоры об экономической необходимости, о противоречиях во вражеском стане были для Антона новы. Он стремился к свободе всем своим существом. Но борьбу против гнета мыслил прямолинейно, как борьбу добра и зла.

Теперь, побывав на многих собраниях, повстречавшись со многими людьми, он видел, что борьбу направляют не только преданные делу, но и опытные вожаки, ведут ее как настоящую войну: с учетом сил противника и собственных резервов, с обобщением местного опыта и подчинением его общему плану. Как всякая война, и эта требовала не только смелости, но и уменья. И в ней существовала общая стратегическая линия, определяющая ход всей борьбы в целом, которую вырабатывали не здесь, не в комнате у Пустовойта, а где-то в другом месте, может быть, даже за пределами России. И была тактическая линия для каждого боя, определяемая, может быть, и Пустовойтом.

«Надо читать Маркса», — подумал Костюшко, слушая, как свободно Пустовойт обращается с понятиями «капитал», «прибавочная стоимость», «рента». Эти слова получили практический смысл, без них трудно было понять истинную сущность происходившего в России.

Антон вспомнил, как в первую ночь у Гриши спросил его о Пустовойте:

— Он социал-демократ?

— Ну конечно! — ответил Гриша. — Кому же еще по плечу руководство такой заварухой!

Антон уезжал из Москвы вечером. Нелегальную литературу, обещанную ему, должен был принести на вокзал кто-то да товарищей, знающих его в лицо. Антон приехал задолго до отхода поезда и немного волновался. Он уже обдумал, куда спрячет нелегальщину; запрется в уборной, подпорет подкладку пиджака, вытащит вату и вложит брошюрки.

Встреча была назначена в зале третьего класса, справа от буфетной стойки.

Антон уселся и заказал чаю.

Чего, собственно, он волнуется? Времени еще достаточно. А вдруг Пустовойт забыл дать поручение? И литературу не привезут? Костюшко даже в пот бросило. Как же тогда? Отложить поездку?

Глаза его то и дело обращались к входной двери. Сидящий напротив Антона старичок в помятой широкополой шляпе, похожий на старого актера, добродушно глядя на Антона, проговорил:

— Нервничаете, молодой человек? Несомненно, ждете барышню.