На участке неспокойно

— Ничего, ничего, — быстро проговорила Катя. Она подошла к тумбочке и начала перебирать несложные медицинские приборы, которые принесла с собой.

— Ложитесь, пожалуйста.

— Выздоровела я, — махнула рукой Неверова. — Ты лучше себя проверь. Еле на ногах стоишь. Все оттого, что изводишь себя… Чего на меня уставилась? Думаешь, не знаю, как убиваешься по Голикову? Я все знаю. Ты вот что, не терзай свою душу. Иди к нему, к Сергею, а того дурака — в шею!

Катя еще держалась, пыталась что-то ответить Людмиле Кузьминичне, ласково хлопотавшей около нее. Потом упала на кровать и задохнулась от безутешного плача, не в силах больше сдерживать себя.

Людмила Кузьминична положила худую, морщинистую руку на ее голову и, тихо приговаривая что-то, долго перебирала между пальцами волосы.

— Успокойся, все будет хорошо. Только не дури сама, не маленькая ведь. Не гони его, когда придет к тебе. От любви не спрячешься. Она везде тебя сыщет… Поплачь, поплачь еще немного. Я плакала тоже, ежели трудно было.

— Извините меня, пожалуйста. Я совсем потеряла голову.

— А ты не теряй, голова-то одна. Позвонила бы ты ему, а? Чай, убивается человек!

— Позвонить? — все еще всхлипывая, переспросила Катя.

— Иди, иди, — ласково подтолкнула ее старуха, — позвони.

Катя долго ходила по кабинету, с каким-то непонятным, все усиливающимся страхом, поглядывая на телефон. Наконец подняла трубку.

Ответил Сабиров:

— Голикова нет. Позвоните завтра… Кстати, как вас зовут? Я передам ему.

Катя не ответила.

3.

Анатолий сидел за столом и кисло глядел на пиалу с чаем: нет, не такого приема ожидал он в этом доме. Все-таки здесь была его жена. Они же не развелись еще…

— Я к вам, можно сказать, со всем сердцем, устал без вас жить, а вы нос воротите от меня, значит, — говорил Анатолий обиженно. — Нехорошо это, Иван Никифорович. Вспомните, как мы с вами пили, бывало. Катя нам огурчиков соленых приносила или помидорчиков. Умеет она это, во-от. Вы еще всегда хвалили ее. Говорили, что лучше ее никого на свете нет. Меня тоже хвалили… Хвалили, значит, или нет?

— Что было, то сплыло, — равнодушно сказал Иван Никифорович.

— Нет, не сплыло, во-от. Вы должны помочь мне, — настаивал Анатолий. — Иначе я пойду в горком партии.

— Чего ты там потерял?

— Как чего? Правду пойду искать.

— Пропил ты свою правду.

— Не я один ее пропивал. Вы со мной пили.

— Подлец ты, Анатолий, — вяло отозвался Иван Никифорович. Он, хотя и вступил в разговор, но по-прежнему жил своими мыслями. Не хотелось ему спорить. Устал от вечной тревоги за дочь.

— Может быть, и подлец, — усмехнулся Анатолий. — Я не один такой. Все люди сделаны из одного теста. Ваша дочь, думаете, святая?

— Ты, дерьмо собачье! — резко повернулся к зятю Иван Никифорович. От его прежнего усталого вида не осталось и следа. — Говори, да не заговаривайся. Катерину не трогай. Не про тебя ока.

— Для кого же? — храбрился Анатолий.

— Не про тебя! — упрямо повторил Иван Никифорович.

<— Посмотрим, значит.

— Нечего смотреть. Все ясно без смотрения.

— Вам, может быть, ясно. Мне не ясно.

— Уезжай отсюда, — опять устало отозвался Иван Никифорович.

— Мне неплохо и здесь.

— Уезжай, — повторил еще раз Иван Никифорович.

— Не-ет, значит, дудки!

Вошла Катя. Она не удивилась, увидев дома Анатолия. Он иногда приходил — то утром, то днем, то поздно вечером, когда она возвращалась с дежурства, пытался заговорить с ней, но Катя закрывалась в кабинете или спальне. Он еще сидел некоторое время, перебрасываясь односложными фразами с Иваном Никифоровичем, потом уходил.

— Опять заявился? — не поздоровавшись, спросила Катя.

— Здравствуй, во-от, — приподнялся он.

— Выпил?

— Немного.

— Что нужно?

— Соскучился.

— Мириться пришел, — уточнил Иван Никифорович. — Без тебя, видишь ли, жить не может. На пропитание деньги нужны. Работать не хочется: не той кости человек.

— Мириться? — недобро усмехнулась Катя. Она посмотрела в глаза Анатолию. — Уходи!

— Другого нашла? — сделал шаг вперед Анатолий.

— Нашла.

— Хор-рошо!

— Не грози: не боюсь!

— Конечно, — все сильнее расходился Анатолий, — чего тебе бояться! За тебя милиция! Видел как-то его… — Стиснув зубы, он вышел в коридор, оделся и открыл дверь — К черту!

— Все? — спросил отец.

— Кажется, — устало ответила Катя. Она молча уткнулась лицом в грудь Ивана Никифоровича и невольно повторила слова Степана Хабарова: «С прошлым — все».

АБДУРАХМАНОВ ПУТАЕТ КАРТЫ

1.

Сергей удивленно замер. Из квартиры Лазиза Шаикрамова слышались веселые звонкие голоса. Такого не было в этом небольшом двухквартирном домике с тех пор, как умерла жена Лазиза, Кто-то, очевидно, танцуя, пел:

В лесу родилась елочка,

В лесу она росла…

«Может, к Ойгуль пришли гости? — подумал Сергей. — Или Лазиз загулял? У него сегодня, кажется, выходной».

Он постучал в дверь. Голоса не умолкли. Наоборот, в это время раздался новый взрыв смеха.

Сергей потоптался еще некоторое время и, решительно открыв дверь, встретился с улыбающимся Лазизом.

— Ты выпил? — подозрительно посмотрел Сергей на друга.

— Выпил, старик, выпил! Сегодня я пьян, как сапожник; Это от счастья, Серега. Ты знаешь, кто у меня?

— Скажешь — узнаю.

— Шазия!

Да, это была Шазия. Та самая Шазия, которую Лазиз несколько месяцев назад отпустил, даже не пожурив ее за «нарушение общественного порядка» в автобусе. Какие только чудеса не- встречаются на белом свете! Нет, не зря Лазиз так много рассказывал о ней.

— Что же ты стоишь? — засмеялся Лазиз, тараща на Сергея свои по-детски доверчивые глаза. — Знакомься. Это моя Шазия.

Он так и сказал: «Моя Шазия».

. — Вижу, вижу, — наконец, пришел в себя Сергей. — Здравствуйте, Шазия… Сергей Голиков.

— Здравствуйте, Сергей Борисович, — протянула девушка руку. — Вон вы, оказывается, какой.

Какой? — заинтересовался Сергей.

— Молодой.

Лазиз тотчас встал между ними:

— Все! Все!

— Почему я должен быть старым? — отстранил Сер «гей друга.

— Мне сказал Лазиз, что вам уже что-то около пятидесяти, — призналась Шазия.

— Ну, если вы будете верить всему, что говорит Лазиз, то вы и себя не узнаете, — серьезно сказал Сергей, нарочно не замечая каких-то знаков Лазиза, которые он делал, отойдя за Шазию. — Он иногда любит белое называть черным. Это у него неплохо получается.