На участке неспокойно

— Не о Пушкашевской?

— С ней у меня ничего общего не было. Влип по глупости… Поверь, я столько перенес. Мне так не хватало тебя, твоей любви, всего, что ты сделала для меня, пока мы были вместе. Не сердись, пожалуйста! Ты такая злая, будто я совершил преступление.

— Подлый ты, Анатолий. Был и остался подлым.

— Катя1

— Это все, что я мо. гу сказать.

Она вышла из кабинета. В ее голове перемешалось все: счастье, которое еще никогда не глядело на нее такими удивительно ясными глазами, и горе, явившееся нежданно-негаданно. Она кусала обескровленные губы и, глядя в окно, бессознательно водила пальцем по мокрому стеклу.

— Доченька!

— Чего, папа?

Иван Никифорович, должно быть, давно стоял около нее. У него был виноватый взгляд, в руках поблескивали граненые рюмки. Она посмотрела на стол — увидела только горлышки не раскупоренных бутылок.

— Зачем это?

— Неудобно… Анатолий…

— Ах, Анатолий!

Удивительно, почему еще минуту назад ее терзали какие-то сомнения? Разве она, как только узнала о приезде Анатолия, не решила, что делать? У нее сразу же созрел план — она обо всем собиралась рассказать Сергею. Он хороший человек. Его не придется убеждать — он поймет все.

— Ну вы тут гуляйте, а я пойду. Пить вы мастера…

— Катерина! — неуверенно позвал Иван Никифорович.

— До свидания, — хлопнула Катя дверью.

Старик тяжело поднялся к подошел к открытому окну, около которого только что стояла дочь. В горле у него запершило, и он тут же возвратился на место, с трудом сдерживая появившиеся на глазах слезы.

ВЕЧЕРОМ В ПАРКЕ

1

Городской парк сверкал бесчисленными разноцветными огнями. У входа, под аркой, алело широкое полотнище с традиционным приветствием: «Добро пожаловать!»

Два репродуктора, установленные с обоих концов полотнища, дрожали от резкой, надрывающей душу музыки — директор парка любил джаз.

Слева от входа, вдоль широкой аллеи, рядами тянулись синие, зеленые, красные постройки — здесь размещались кинолекторий, шахматная секция, бильярдная, читальня. Справа, окруженный высокими тополями, стоял ресторан.

Летний кинотеатр и эстрада находились в глубине парка. Танцплощадка была расположена посередине, около тира и двух киосков, в которых продавали то пиво, то прохладительные напитки, то мороженое.

Три постоянных завсегдатая парка — Эргаш Каримов, Равиль Муртазин и Жора Шофман, посетив ресторан, прогуливались по главной аллее. Друзья были в таком состоянии, когда ни для кого из них не было ничего такого, чего бы они не решились сделать. Особенно усердствовал Эргаш Каримов — самый старший из тройки, который, собственно говоря, являлся душой этой бесшабашной компании.

— Вы слышали новейший анекдот? — спросил он своих собутыльников.

— Сделай одолжение, душу из меня вон! — хохотнул Жора.

— Валяй, старик! — поддержал приятеля Равиль.

Эргаш рассказал старый анекдот. Собутыльники

деланно рассмеялись: они понимали — чем больше угодишь Эргашу, тем больше получишь. У него никогда не пустовал карман.

Эргаш неожиданно насторожился:

— Пардон, мальчики, сюда приближаются дружинники. Бойцы, так сказать, войска участкового уполномоченного Сергея Голикова.

Дружинники вышли из-за деревьев, за которыми виднелась залитая электрическим светом танцевальная площадка, и остановились на аллее, внимательно поглядывая по сторонам.

Все трое хорошо знали каждого дружинника, особенно крайнего справа — широкоплечего здоровяка Василия Войтюка. Он не один раз вставал на их дороге, и они намеревались при случае показать ему, где зимуют раки.

— Ничего, мы из него еще совьем веревки, — обычно говорил Эргаш, когда разговор заходил о Войтюке.

— Видел? — показывал Равиль Жоре свои кулаки. — Два или три удара, и он пойдет разыскивать своих предков.

Жора во время таких разговоров пытался охладить пыл своих дружков:

— Что мы сделаем? Абсолютно ничего! Участковый против нас, — начинал он загибать пальцы, — милиционеры, душу из меня вон, против нас. Дружинники тоже. Понимаете?

Спутники Василия недавно вступили в дружину. Абдулла Зияев работал мастером на хлопкоочистительном заводе. Он хорошо знал свою работу и гордился ею — когда выпадал удобный случай, рассказывал о ней с таким интересом, что его нельзя было не дослушать до конца. Абдулла был женат и не сегодня-завтра ожидал ребенка. Разговорами о своем еще не родившемся наследнике он донимал всех знакомых. Встретит кого-нибудь и начинает, вцепившись за руку;

— Твоя жена еще не в декрете? Знаешь, какое это счастье иметь детей! У меня непременно будет сын.

Латышка Рийя Тамсааре моложе Абдуллы лет на десять. Это была полная, небольшого роста девушка с очень подвижными карими глазами. Она приехала в Ян-гишахар по путевке комсомола, думая пробыть здесь один-два года, однако прижилась и теперь считала, что нет лучшего города на земле. Иногда, правда, ее тянуло в родные места, и она перед очередным отпуском начинала укладывать чемоданы.

Должно быть, этот ее замысел давно бы осуществился, если бы ее не удерживало другое, более сильное чувство— она любила Василия Войтюка…

— Представителям власти — физкульт привет! — поравнявшись с дружинниками, снял тюбетейку Эргадц. — Не сообщите ли вы нам координаты вашего дальнейшего пребывания?

— Все куражитесь? — сдвинул брови Войтюк.

— Пардон, товарищ начальник, — сделал реверанс Равиль. — Мы молчаливы, как рыба, поверьте. Стоим на этой аллее и культурно дышим кислородом.

— Вы же опять пьяные…

— Далеко нет, — одел тюбетейку Эргаш, — по сто пятьдесят с прицепом, и все! За это не казнят. Скука кругом мертвая. Образованному человеку нечем заняться: нет ни одного порядочного заведения.

•— Как это ни одного? — удивилась Рийя. — Кино, читальный зал, театр, биллиардная, шахматная, — начала перечислять она.

— Милая девушка, — расплылся в улыбке Эргаш. — * Это архаизм, так сказать. Этап пройденного пути. Мы люди интеллектуального труда.

— Ну вот что, «люди интеллектуального труда», — * предупредил Войтюк. — Если вы по-прежнему безобразно будете вести себя, мы найдем для вас место, где вы сможете культурно провести время. — Он сделал ударение на слове «культурно». — До свидания.