На вашем месте. Веселящий газ. Летняя блажь
Шрифт:
– Так вы тогда и сказали.
– Но для начала – сойдет.
Тони удивился:
– Я не совсем понимаю. Какого начала?
– Ну, если будем торговаться.
– О чем?
Сида явно раздражала такая тупость.
– О том, чтобы я сдался.
– Сдались?
– Да. Очень уж накладно.
Тони тихо свистнул.
– Что ж это вы так, сразу?
– Нет, я долго думал. Лошади эти… Концерты… Лекции всякие… Ой, господи! Хватит. Сторгуемся – и ладно, подавитесь вашим титулом.
Полли показалось, что она лишняя, и она спросила:
– Мне уйти?
– Конечно, нет, – ответил Тони.
– Вам надо поговорить…
–
– Ладно, – сказал Сид, прочно усвоивший мрачную манеру.
– Скажите, как именно вы представляете себе графа?
Сид ответил не сразу, видимо, искал слова.
– Ну-у… Я не знаю… Такой хлыщ… то есть тип… в общем, барин что надо.
– Образованный?
– А то!
– Любит музыку, всякие лекции, скачет на коне, танцует, блещет, предлагает тосты?
Сид обратился за поддержкой к рекламе лосьона.
– Да, – сказал он. – Так мне говорили.
– А вы и поверили!
– Тут поверишь!
Тони засмеялся.
– Найдите такого графа, и я съем свою шляпу. Фетровую, с бурой ленточкой.
Сид уставился на него. Пелена еще не упала с его глаз, но уже сдвинулась.
– Это как?
– Девять графов из десяти, – со знанием дела сказал Тони, – не отличат Брамса от Ирвинга Берлина [18] . Семь никогда не были на лекции. Восемь с половиной не произнесут речь даже за деньги. По меньшей мере два не умеют ездить верхом.
18
Ирвинг Берлин (1888–1989) – американский композитор, автор мюзиклов и более 800 песен, многие из которых стали американской классикой, например патриотическая песня «Благослови Бог Америку» (God Bless America). Написанная в 1938 году, она стала неофициальным гимном США – отчасти по той причине, что официальный гимн имеет слишком сложную мелодию.
Сид издал те звуки, какие издала бы рыба, если бы ее душили.
– Тогда, – спросил он, сразу схватывая суть, – чего они меня морочат?
– Чтобы вы сделали именно то, что собирались сейчас сделать.
Наступила тишина. Неприглядная истина проникала в сознание Сида. Когда он заговорил, голос у него был именно тот, который взывает из глубин.
– Ну, гады!
– Удивляюсь, – продолжал Тони, – что вы так долго терпели. Можно было сразу догадаться. Посмотрите на меня! Ходил я на лекции? А на концерты? Верхом ездил, ничего не скажу, но мне это нравится. Что-то вы, Сид, одурели.
Сид снова бросил на него подозрительный взгляд.
– Чего вы мне все это говорите?
– Прайсы, знаете ли, славятся честностью.
Сид задрожал от гнева.
– Да? А вот эти Бессинджеры… Нет, таких гадов!.. Помочь они хотят, хо!
За недостатком слов он выкрикнул «Хо!» еще раз. Тони его убедил, хотя следующая фраза ему не понравилась.
– Вы уж их простите!
– Эт как?
– Они меня очень любят.
– А меня, собственного родственника! Это надо же!
– Они не чувствуют, что вы их родственник. И леди Лидия, и сэр Герберт, и Фредди думают, что я – настоящий Дройтвич.
Сид горько фыркнул.
– Думают они, э?
– Нельзя их за это винить.
Судя по новому звуку,
Сид полагал, что можно. Он быстро шагал по комнате. Глаза у него сверкали, уши пламенели.– Может, они думают, что я не тяну на графа?
– Боюсь, у них есть такая мысль.
– Да? Ну, я им покажу! Я им всем покажу!
– Надо понимать, предложение отменяется?
– Еще как! – пылко заверил Сид. – Это же надо, так заморочили! А я-то думал, у меня кочан варит.
Он фыркнул снова, и секунду казалось, что в салоне есть эхо. Потом стало ясно, что кто-то громко сопит.
Сопела мамаша Прайс, только что вошедшая в комнату.
19
Посещение церкви почти не принесло ей покоя. Она явственно страдала, словно ее томило бремя. Сопела она тоже горестно.
Сид с неудовольствием на нее смотрел. Много раз за истекшее время он хотел ее повидать, но сейчас ей не обрадовался. Он был поглощен досадой.
– Приветец, ма! – рассеянно бросил он.
Мамашу Прайс переполняли совсем не материнские чувства. Если бы Сид к ней пригляделся, он бы заметил растерянность. Она плюхнулась в кресло и отвела взгляд.
– Здравствуй, Сид.
– Тебе что, худо?
– Голова разболелась.
– А у меня… м-м… задняя часть.
– Сэр Герберт и леди Лидия пошли за вами, миссис Прайс, – сказала Полли.
Мамаша кивнула.
– Я их видела. Поговорили…
Сид вскипел.
– Да? Я бы уж с ними поговорил!
Мамаша поднесла руку ко лбу.
– Я бы им сказал, будь здоров! Я этому Эрберту!..
– Не кричи, дорогой, – взмолилась мамаша. – Голове хуже. Полли, доченька, дай-ка мне чаю.
– Сейчас пойду наверх, поставлю.
– Полли поставит чайник, – подтвердил Тони. – А я ей помогу. Согреем булочки… Тони и Полли!
Она взяла его за руку, и они удалились. Сид услышал, как Тони поет в женском зале и на лестнице. Ему это не понравилось. В такие минуты не до песен.
– Чего им от тебя надо? – спросил он мамашу. – Чертову Эрберту и этой самой Лидии?
– Уговаривали меня, – объяснила мамаша Прайс. – Чтоб я, значит, в суде не выступала.
– Ничего себе, гады! – Голос у Сида дрогнул. – Это главного свидетеля перед самым судом! Змеюки высший сорт. Засадить бы их как следует…
– Сырырбырт очень переживает!
– Он еще не так запереживает! Я ему покажу!
– Он думает, ты на графа не потянешь.
– Да? – Сид пронзил ее взглядом. – Ты вот скажи, какие эти графы?
Мамаша Прайс растерялась.
– А бог их знает… – беспомощно сказала она.
– В концерты ходят, да? Танцуют, гарцуют прямо на мустангах? Еще чего! Семьдесят концерта не видели, восемь с половиной… то есть два… на лошади не ездят…
– Тебе виднее, – не очень уверенно согласилась мамаша.
– А то! Я уж их знаю. Изучил вопрос. Морочат меня, мне экспер сказал.
Мамаша Прайс что-то искала на полке.
– Ой, батюшки! Одеколончику нету?
– Такой буду граф, что держись!
Мамаша печально на него посмотрела.
– А что хорошего, сынок?
– То есть как это что?
Мамаша вздохнула.
– Так ты распрекрасно жил… Тут, на этом самом месте. Две недели прошло, а как сто лет. Где ж эта бутылочка?
– Посмотри на верхней полке.
– Как мы чай пили! Сосиски ели с картошкой… – Она опять посопела. – Будешь граф, кто тебе даст сосисочку?