Набат-3

Только на трассе водитель повернул лицо к Судских и сказал, будто ставя дурной диагноз пациенту:

Игорь Петрович, мне велено отвезти вас в Балаши­ху. Вас должны встретить. Больше ничем помочь не могу.

Судских кивнул. Больше знать не положено ни води­телю. ни ему. Так разложились земные пути.

Опять он в бегах...

Дворники едва разгребали потоки воды на лобовом стекле.

Постылая дорога...

1-2

Шекспировский вопрос — быть или не быть? — в Рос­сии умы не занимал. Одни в театр не шли, другие шли прямо в гамлеты. Такое было среди тех, кто мало-мальски почитывал книжки. Среди основной массы живущих рос­сиян гак вопрос вообще не ставился, в лучшем случае — как быть? Кто не получал зарплаты или пенсии, не копал картошку на собственных шести сотках, тот сразу попадал в разряд «не быть». Значит, хоть на паперть. Но кто при­мет в свою когорту конкурентов? Нищие в России сразу попали в престижный класс бизнесменов. Маскируясь пол беженцев из Таджикистана и Крыма, под сирых и увеч­ных. они зашибали хорошие деньги у сердобольной пуб­лики, которая, несмотря на все потрясения, так и не пере­велась в России. Так и было: одна часть общества, живущая без царя в голове, пошла за подаянием, а другая часть, живущая надеждой па хорошего царя, безголово раздавала последние медяки хитрым приспособленцам. Просили по- всякому, многое зависело от места. Чубайсу, например, подавали хорошо, в рублях и зеленых, хуже Немцову или востроглазенькому Кириенке. Эти всс еще тешили себя иллюзией, будто идут они в музыкальную школу на скри­почке пиликать и немножко задержались на перекрестке, поиграть публике и на мороженое заработать, а потом они снова вернутся в светлую жизнь. Подавали им плохо. Тут особый имидж нужен, чугунный. Брать — так миллионы, драть — так чтобы пух летел и что попадется, на королеву не уповать, завалящую имиджмейкершу Таню, например. Бог увидит — больше даст. А Бог насмотрелся на все рос­сийские чудеса-перекосы да как шарахнул ураганом по Москве, мало не показалось. В кои-то веки валило дерева по столице, рвало провола и переворачивало автомобили. Кресты на церквах погнуло! И хоть бы хны! Попы не от­певали. прихожане отмалчивались, а выжившему из ума президенту пели многая лета. Вот! И хоть бы хны! А пото­му что Россия жила не по законам разумности, а по прин­ципу — нас без хрена не возьмешь. Тут не клановые уста­новки, не тейповые уложения, а прочное российское разгильдяйство. Откуда оно взялось? Оттуда. Из древних времен. Цари не хотели замечать умного народа, народ не замечал глупых царей, а всеядный зверь тем временем пожирал саму Россию вместе с крестами на храмах, ума­ми и портками.

«Кто имеет ум, тот сочтет число зверя...»

А кто имеет ум? Как раз умных россиян во власть ни­когда не допускали. И в вожди, между прочим. Умный человек крикливым не бывает, на трибуну или белого коня не полезет. Он тачает свои сапоги и помалкивает. В вожди идут удалые, безрассудные. И зачем такому рассудочные? Ни стопки выпить, ни с бабами похулиганить. Квелые они, эти умные, как Явлинский, право слово. А с глупым если казну пропьешь, есть повод похмелиться, на мозги капать не станет, а рассольцу поднесет заботливой рукой.

И какие такие жидомасоны собираются сломить Русь? Только себе хворобу наживут. Разгильдяйство — это мега- ваттиая сила, а россияне привыкли, иммунитет имеют. Та­кой вот имидж. Не жили хорошо и начинать не стоит. Вкусили гайдаровских иллюзий и закручинились. Достал змей- искус ите л ь...

— Приехати...

Судских отрешился от дум, едва «жигуленок» заскри­пел тормозами. Приехали.

— Тут, Игорь Петрович, место встречи. Веет вам хо­рошего.

Судских открыл дверну, и стена дождя разом обвати- лась. Выходил он наружу, будто из аквариума наоборот, и сразу понял: Всевышний отодвинул время годом назад. Из ливневой ночи Судских попал в пекло июньского дня девяносто восьмого года. Он определил год по непримет­ным чуждому глазу деталям. Девяносто девятый стал го­дом пробуждения, прокручивания механизмов и подкру­чивания гаек. Не надеясь на помощь заграницы, честно сказал президент россиянам: хватит бить баклуши, что есть, с тем и жить будем, а ходить по струнке я вас обучу, не хотите — заставлю. Заставил, поскольку никто не хотел, даже самые нищие. Попрошаек разогнан, предварительно отняв выручку. И как-то сразу улицы посвежели, помоло­дели хмурые лица. Теперь же Судских увидел напротив ворота воинской части, двоих солдат руки в карманы и понял: прошлый год, военные в стадии ступора. Уже го­лодные, но еще не волки.

Рядовые стояли с унылыми лицами и так же уныло сооб­ражали: выпросить у этого штатского закурить или не даст?

— Чего ищем, дядя? — спросил один, примериваясь к основному вопросу о куреве.

Судских отмахнулся без слов и медленно пошел вдоль кирпичного забора части.

— Закурить-то дай, — окликнул другой с уходящей на­деждой.

— Не курю, извините, — бросил за плечо Судских, но остановился, делая вид, что заинтересован объявлением на столбе, хотя на самом деле намеревался послушать бол­товню солдат и определиться.

«Продается ротвейлер-сука в хорошие руки. Недорого. Самим есть нечего. Хорошая сука, не пожалеете».

— Вежливый, сука, — сказал один рядовой другому, критически оценив наряд Судских. — Приблатненный. Такие не дают. Если только разговор затеется.

— Не затеется, не видишь, что ли, из боевиков дядя. Наверное, к баркашам приехал.

— Л давай до баркашей дойдем? Может, у них разжи­вемся?

Нашел, бля! Ты чс, в натуре? Не курят они. Пра­вильные...

— А меня зовут к баркашам. Я, бля, накачанный, трав­ку не палю. Дембель - и к ним.

— И меня зовут, в натуре. Только я подумаю. Они Ель­цина скинуть хотят. Заваруха, бля, на фига мне оно?

«Ельцин? — удивился, услышав, Судских.
– Не может быть! Ельцин стал президентом? Господи, да какой без­глазый его выбрал! И не знаю даже, кто еще так русских ненавидит...»

«...Чтобы мой избранник ангелом показался по сравне­нию с теми, кого вы сами себе на голову усаживаете», — вспомнил он.

Вспомнил и другое. Он в третий класс ходил, мать на стройке работала. Возвращалась домой и тихо плакала. «Мам, кто тебя обидел?» — «Никто, сыпок, жизнь обиде­ла. Прораб у нас, Ельцин, бабник и выпивоха. Наряды режет и в бытовку тащит». — «Зачем тащит?» - «Ой, не спрашивай, мал еще, и не знать бы тебе про ото...» Запом­нилась фамилия. Образ вылепился: поганый кривоногий мужик с лапищами ниже колен. Повзрослел, образ стер­ся, но помнил: прораб Ельцин обижач мать.

Когда Воливач пригласил работать в органы и создач УСИ, фамилия обидчика всплыла: первый секретарь МГК. Сверился с архивами — да, бывший прораб-строитель, мать под его начачом работала. Ну, в руководящие партийные звенья попадали самые сволочные и бессовестные, это не­удивительно, только на волне горбачевских реформ попер Ельцин в лидеры. Толпе нравился — не кривоногий, не ущербный. Говорун и партийный отщепенец. Воливач за­бил тревогу, и не антипатии Судских помогли: в картоте­ке Воливача хранились штучки похлеше антипатий, грех мерзавцу давать дорогу к власти. Операцию по усчране- пию проводил лично Судских: экс-прораба, пьянющего в стельку, отловили в Москве-реке и сдачи милиции. Пят­надцать суток и огласка в прессе. Выходит, выплыл,

«Лихую кару придумал для меня Всевышний, — осоз­най Судских. — И что там для меня — всей стране кара. Злее не придумаешь».

Круче материнских слез запомнились ненавидящие гла­за, когда Судских передавал обидчика в руки милиции. «Сука русская, — прошипел он ему. — Всех сгною!»

Виртуальный поток вынес Ельцина. Тот же поток нес Судских в руки экс-прораба. Теперь замордует...

«Где же встречающий?» — забеспокоился Судских. До­шел до конца забора и перебрался через дорогу, в аллею, обсаженную тополями. Там и кое-какая прохлада держа­лась, и не было любопытных глаз. Одежда Судских к пек­лу не подходила.

Сидящего на скамейке человека он узнал сразу и очень удивился: долговязый Георгий Момот собственной персо­ной! В пятнистой форме и армейских ботинках. Ну и дела...

«Уж не меня ли ждет?
– недоумевал Судских, подходя ближе. — Не хотелось бы, но чем черт не шутит, когда Вог спит...»

— Здравствуйте, Георгий Георгиевич, какими судьба­ми?
– приветствован Судских первым.

— Л-а... Старый знакомый, — не особо обрадовался встрече Момот. — Я-то ладно, а вас как сюда занесло?