Начало

Я оставляю Витька одного возле речки и сквозь заросли кустов пробираюсь в сторону умолкнувшего голоса Ларисы.

Я нахожу ее на какой-то поляне с букетом розовато-синих прострелов, серебристые, покрытые пушком стебли которых напоминают мохнатых шмелей. Держа букет в обеих руках, Лариса ждет, когда я преодолею последние метры разделяющего нас расстояния.

В глазах ее растерянность и тревога.

— Что-нибудь случилось? — спрашиваю.

— Да, случилось, — говорит Лариса. — Захотела тебя видеть. Захотела, чтобы ты был рядом.

Она вдруг делает шаг ко мне, и я встречаю ее неожиданное движение. Привлекаю ее к себе вместе с цветами. Цветы падают из ее разжавшихся рук. Она прижимается ко мне и замирает, испуганная, беззащитная, ждущая. Я целую ее в лоб, в щеки, в губы, и она отвечает мне быстрыми, жадными, обжигающими поцелуями.

Я не понимаю, не хочу понимать, что происходит со мной, что происходит с нами. Все исчезает вокруг меня — поляна, деревья, небо. Остается одна только Лариса. Только ее руки и губы. Только ее желание, радость, надежда. И нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Есть только миг, бесконечный миг, ослепление.

Лариса, словно опомнившись, отстраняется.

— Цветы, — говорит она встревоженно. — Мы топчем цветы.

И она торопливо подбирает серебристые, с розовато-синими колокольчиками стебли прострелов, соединяя их в новый букет. А когда выпрямляется, повернувшись ко мне, я говорю ей:

— Ты сумасшедшая.

— Я знаю это, — говорит Лариса и вызывающе встряхивает рыжими волосами, как бы вспомнив, наконец, об их существовании.

День четвертый (25 мая. Пятница)

1

И вот он приходит этот день. Самый печальный и самый радостный, единственный в непрерывной череде других, обыкновенных дней — день прощания с затянувшимся детством.

Первый раз-я иду в школу без своей ученической сумки. Я иду в школу с цветами. Три огромных пиона в моей руке (розовый, алый и темно-бордовый) вместо учебников и тетрадей. Я сам выбирал их в теплице, именно три (законченность) и разных оттенков (многообразие). Стебли пионов завернуты в целлофан. Открыто, свободно только пышное махровое буйство душистых лепестков.

Я выхожу из дома раньше обычного. Иду знакомой улицей, потом переулком, заросшим лопухами и крапивой. Выхожу на берег Юрюзани, сажусь на бревно возле последнего, приблизившегося к обрыву огорода — здесь мы обычно встречаемся с Витьком, прежде чем идти в город.

Подо мной Юрюзань. Сверху незаметно ее течение, и река кажется неподвижной — голубая лента, вплетенная в простор зеленой долины. На противоположном берегу, в коллективных садах, цветут яблони. А может быть, над садами поднимаются бело-розовые клубы дыма. Или облака ночью упали на землю и не захотели подняться в синюю пустоту неба, так и остались лежать за заборами, удивляя людей своей девственной белизной.

Подходит Витек. Молча садится рядом. Лицо у него бледное, печальное. Уголки пухлых мальчишеских губ чуть опущены, точно у ангела, взирающего с иконы на человеческие радости и несчастья.

— Ты почему без цветов? — говорю я.

— Да, ну их, — нехотя отзывается Витек. — Пусть девчонки приносят. Им это подходит.

— А я?

— О тебе особая речь. Ты влюбленный.

— Другими словами — ненормальный, — улыбаюсь я.

— Конечно, — говорит Витек, оглядывая пионы на моих коленях. — Ты бы еще шелковой ленточкой перевязал… бантиком.

Я дружески хлопаю Витька по плечу.

— Ничего, Витек, — говорю бодрым фальшивым голосом. — Все это мура… цветочки, ленточки. Все мура в сравнении с сегодняшним днем. И вообще, нам пора… нельзя опаздывать.

Мы встаем с бревна, выходим на тропинку и начинаем спускаться к Юрюзани.

— Я сегодня всю ночь не спал, — говорил Витек. — Какой-то кошмар! Все думал, думал… что с нами произойдет теперь? Без этого нельзя дальше жить. До сих пор о нас только заботились, ни одного нашего движения не оставляли без внимания… учителя, товарищи. Заболеешь — домой прибегут… охи, ахи. «Что с тобой? Чем тебе помочь?» Получишь «двойку» — расспросы: «Почему? Как?.. Может закрепить за тобой сильного ученика? Может, объяснить трудный материал?»

Витек глядит на меня жалкими растерянными глазами.

— Помнишь, к нам первый раз в школу зубной врач пришел? Это в четвертом классе было. Мне зуб тогда удаляли. И я совсем не боялся. Потому что, глядел, все за меня переживали, даже Елизавета Антоновна, математичка, урок прервала, вслед мне глядела… Разве можно было бояться!

Мы вступаем на покачивающийся над Юрюзанью мост.

— А теперь все мы останемся по одному, — тихо, печально продолжал Витек. — Один среди людей. С аттестатом зрелости в руках. Зрелый человек. Сам, как хочешь, так и поступай. И никто за тобой нужного человека не закрепит, не останется вместе с тобой после уроков… Делай, что знаешь и как знаешь.

— Зато свобода, — говорю я, — долгожданная свобода.

— Свобода хороша для сильных, — говорит Витек, — для таких как ты или Вася Каюров. А что слабенькому на свободе делать? Съедят…

Мост раскачивается под нашими ногами. Вспыхивают солнечные блики на торопливо скользящей внизу воде.

— Не надо об этом… хватит, — говорю я Витьку. — Ты плохо выспался и говоришь чушь. Просто мы ничего не знаем о своем будущем, ничего не знаем о жизни, и потому тебе страшно. И не только тебе. Мне тоже страшно. Еще как страшно! Я тоже не знаю, что делать…

Мы оказываемся, наконец, на твердой земле. Качающийся мост закончился. Теперь не надо напрягаться всем телом, чтобы сохранять равновесие.

— Никто нас не съест, Витек, — говорю я. — Мы будем держаться друг за друга. Крепко держаться. Как за мамкин подол… пока не повзрослеем, пока не разберемся, что к чему. А там видно будет. И вообще, я никогда не оставлю тебя одного… ты это знай. И мы будем драться за свое законное место в жизни. Крепко будем драться.

2

Я стою один возле школьной ограды. С обеих сторон улицы к школе тянутся два потока учеников. Большинство идет с цветами, и вся улица пестрая и праздничная от огненных соцветий гвоздик и тюльпанов, лиловых и белоснежных кистей сирени, нежно-желтых светящихся головок купавок. Старшеклассники несут цветы с небрежным шиком (парни), с кокетливым изяществом (девочки), малыши — с серьезной торжественностью. Вряд ли они понимают до конца значение предстоящего события, но они твердо знают, что им доверено нечто значительное и необходимое, и потому они выполняют свой долг до конца, чего бы это им ни стоило.

Малыши. Подростки. Парни. Девочки. Девушки. Пухлые щечки. Веснушки. Беззубые рты. Подкрашенные брови и наведенные тени возле глаз. Темный пушок на верхней губе… Десять первоначальных ступеней жизни. Сложившаяся иерархия классов, возрастов, способностей, находящаяся в постоянном движении и изменении. Сегодня мы, десятиклассники, еще стоим на последней, верхней ступени, но нас уже терпят по привычке, нас уже воспринимают как нездешних. Скоро мы освободим верхнюю ступень для другого, поджимающего нас снизу возраста, и снова все начнем сначала, с первой ступени, но уже в другой, взрослой жизни.