Национальность – одессит

Вероник поплакала, а потом призналась:

— Я думала, что мы больше не увидимся. Почему ты не писал мне?!

— Потому что во время стрельбы из пушки закладывает уши, в них звенит до следующего утра, а я не могу писать, если не произношу текст про себя и не слышу его, — придумал я.

Чем невероятней вранье, тем скорее в него верят.

— Ты что, произносишь про себя, когда пишешь?! — поразилась она.

— А ты разве нет?! — в свою очередь удивился я.

Вероник зависла, вспоминая.

— Наверное, да. Ты знаешь, никогда раньше не обращала на это внимания, — призналась она.

— Потому что пушки рядом не стреляли, — подсказал я.

— Не дай бог! — пожелала она и попросила: — Но в следующий раз напиши хоть пару слов, чтобы я знала, что ты не забыл меня.

— Это несерьезная причина, потому что тебя нельзя забыть, — отклонил я просьбу и принялся целовать ее размякшее от счастья лицо.

— Подожди, я сниму туфли и разденусь! — взмолилась Вероник.

Разуться таки успела.

127

Шестнадцатого декабря в час дня состоялась защита моей докторской диссертации «Получение пластической массы целлюлон». Проходило мероприятие в аудитории, присутствовать и задавать вопросы имел право любой из причастных к университету и науке. Пришли и заняли первые ряды ректор Левашов, профессора и приват-доценты с кафедры химии, исполняющий обязанности экстраординарного по геологии Ласкарев, и десятка три студентов с разных курсов и отделений физмата, расположившись на галерке. Последние, видимо, мечтали в свое время защититься, перенимали опыт.

Первым выступил заслуженный профессор Евфимий Филимонович Клименко, представил меня, как своего ученика, что было правдой лишь отчасти, потому что лекции он не читал, но принимал у меня экзамены, рассказал о других моих работах по химии и даже по геологии и агрономии. Мол, личность многогранная. Затем я прочитал диссертацию и показал на специально нарисованном плакате, как проходит процесс и что получается в итоге.

К тому времени все, кто хотели, прочитали статью в «Записках Новороссийского общества естествоиспытателей», повторили описанный там процесс и получили то же вещество, так что особых дебатов не было. Только один студент поинтересовался, как мне пришло в голову добавить глицерин? Я ответил, что это вещество приснилось мне. Решил, что сон в руку — и так оно и оказалось. Байка о том, что Менделееву приснилась таблица элементов, уже в ходу, хотя Дмитрий Иванович всячески опровергал ее, утверждая, что бился над этой задачей двадцать лет. Мне с радостью поверили. Люди обожают фантастические истории. После чего Евфимий Филимонович спросил, есть ли еще вопросы? Их не было, поэтому объявил, что защита докторской диссертации состоялась, поздравил меня, себя, отделение химии, физико-математический факультет и Императорский Новороссийский университет с появлением нового ученого.

Это на историческом отделении, где я однажды побывал на защите магистерской диссертации, баталии могут продолжаться до вечера и хрипоты. Там у каждого своя точка зрения, но никто ничего не может доказать, поэтому побеждают количеством. Диссертант просто должен привести как можно больше сторонников своей теории, чтобы переорали оппонентов.

Решение Ученого совета будет отправлено на утверждение в Академию наук и Министерство просвещения. Обычно ответ приходит в течение полугода. При положительном ответе я стану доктором наук, чиновником восьмого ранга (коллежский асессор, а в армии — капитан, ваше высокородие) и получу личное дворянство. Если в придачу займу должность экстраординарного профессора, как предложил мне заслуженный профессор Клименко, которому влом было читать лекции по технической химии вместо умершего Петриева, то перепрыгну сразу в шестой ранг (коллежский советник, полковник). Прослужив в ней два года, могу стать ординарным профессором, чиновником пятого ранга (статский советник). Выше только ректор университета — четвертый ранг (действительный статский советник, генерал-майор) и потомственное дворянство.

По окончанию мероприятия я пригласил всех присутствовавших на защите преподавателей отобедать в ресторане гостиницы «Пассаж», расположенной на углу Дерибасовской и Преображенской. Согласились все, даже ректор, который поехал со мной на пролетке.

— Вы не перестаете меня удивлять, — признался он. — Ваше решение пойти служить вольноопределяющимся было настолько неожиданным, что я решил, что хотите посвятить себя военной службе или преподаванию в военном училище, а только что Евфимий Филимонович сказал мне, что вы согласны в следующем учебном году занять вакантную должность экстраординарного профессора, будете помогать ему.

— Отправиться на службу в армии, стать офицером запаса я решил потому, что есть у меня предчувствие, что скоро будет война, очень большая, кровавая. Грядет передел мира между великими державами, и Россию ждут тяжелые времена, когда солдат станет нужнее профессора, — изобразил я доморощенного пророка.

— Вы знаете, меня тоже беспокоит происходящее в империи. Народ, что высшее сословие, что низы, ведут себя, как тяжелый больной, который, вместо того, чтобы срочно лечиться, убеждает себя, что все хорошо, и ведет разгульный образ жизни. Нам бы собраться, объединить усилия, найти компромиссные решения, но нет, каждый думает только о себе, одна болтовня! Вся надежда на Столыпина! — пламенно произнес он.

Не стал говорить ректору Левашову, что надежды юношей питают; что премьер-министра скоро чужими руками застрелят свои и именно потому, что мешает разгулу; что империя рухнет, а в том, что образуется на ее развалинах, не будет места членам партии «Союз русского народа», которую советские историки старательно извозят в грязи, превратив из патриотов-государственников в гопников-антисемитов.

128

Перед Рождеством, по выслуге положенных шести месяцев, мне присвоили звание младшего унтер-офицера (младшего сержанта). Начальник Четвертого стрелкового артиллерийского дивизиона полковник Джанелидзе сообщил мне, что теперь я могу сдавать экзамены на офицерский чин по мере готовности и желания. Для подготовки мне выделялся срок до окончания службы, во время которого я мог не появляться в расположении части. Договорись, что начну после Нового года. Надо будет проявить «достаточные знания» по артиллерийскому делу, фортификации, тактике, топографии, уставу строевой службы пешей артиллерии. Уровень достаточности будет определять экзаменационная комиссия из трех офицеров: председателя — командира дивизиона или командира батареи — и двух членов в звании не ниже капитана.

Я готовился сразу ко всем экзаменам, но собирался сдавать по одному, чтобы не перенапрягаться. У меня впереди еще почти полгода. Лучше было бы, конечно, уложиться до начала учебного года в университете, потому что я записался на двухмесячный курс по подготовке к чтению лекций. По большому счету это формальность. За четыре года обучения студент успевает насмотреться разных вариантов, как читать лекции, и выбрать подходящий для него или выработать свой. Мне придется каждое утро появляться в кабинете отделения химии, чтобы в случае аврала подменить какого-нибудь преподавателя. Такое случается частенько. Руководить моей подготовкой будет заслуженный профессор Клименко Евфимий Филимонович, который приходит в университет, чтобы попить чайку и поболтать с коллегами за науку, хотя иногда с большой неохотой подменяет приват-доцентов, которые по каким-то причинам в этот день не могут прочитать лекцию.

Первой решил сдавать топография, как самый легкий предмет, потому что за время учебы в университете освежил знания по картографию и геодезии, частью которых она является. Экзамен принимали полковник Джанелидзе Василий Николаевич, командир второй батареи подполковник Шкадышек Михаил Федорович и командир первой князь подполковник Кропоткин, но Петр Васильевич, а не Петр Алексеевич, идеолог русского анархизма, который сейчас прячется в Англии.

Во время учебы в институте я делал о нем доклад по предмету история философии, чтобы не читать всю остальную муть. Академик, коммунист-антисоветчик (чего только не было в антисистеме!), ставил на экзамене оценку, ничего не спрашивая, только по посещаемости: ходил и делал доклад — отлично, ходил, но не делал или наоборот — хорошо… У Кропоткина не было научных и каких-либо других трудов — на кой они анархисту?! — поэтому доклад свелся к биографии и констатации, что в данном случае философией был образ жизни, то есть типа русский вариант Конфуция. Что помню, так это отрицательное отношение князя Кропоткина, который Алексеевич, к террору. Так что не знаю за всех, но одесские анархисты явно пошли не в своего идейного папашу.

Экзамен начался с вопроса, заданного строгим тоном полковником Джанелидзе:

— До меня дошли слухи, что вы перед Рождеством защитили докторскую диссертацию по химии. Так ли это?

— Да, — ответил я. — Жду утверждения. Говорить до этого — дурная примета.

— Вай мэ! Боитесь сглазить, да?! — радостно произнес грузин, узнав, что я не проявил уважение к нему по уважительной причине.

— Это, видимо, как погоны нельзя покупать до присвоения следующего чина, — подсказал князь Кропоткин, который Васильевич и всё никак не станет полковником, скорее всего, из-за мутного родства, но виновата, конечно, какая-нибудь примета.