Над краем кратера
Шрифт:
Я абсолютно не помнил, но это было похоже на меня – в перерывах между любовной горячкой выкладывать душу. Такое выпадение памяти пугало, но это было впервые, как и всё, что случилось в этот удивительный день и еще более удивительную ночь, которые запомнятся мне на всю жизнь.
– Ну, конечно, возьму.
– Осталось три дня, – грустно сказала она, – в четверг я уплываю домой из Ялты.
– На каком теплоходе? – спросил я, заранее загадав и точно зная ответ.
– На «Адмирале Нахимове».
И тут я чуть не сказал глупость. Захотелось спросить, сколько мужчин у нее было до меня, но я во время прикусил язык, чем потом про себя ужасно гордился. Это утро мы отметили еще одним незабываемым ритуалом. Я принес полное ведро чистейшей родниковой воды, зачерпнув
Света обнаружила завидную выносливость, быстро научилась прыгать, как я, с камня на камень, за мной, по ведущей вверх знакомой мне тропе. Вот, за этим сроднившимся со мной кустом я пытался забыть прошлое, избавиться от засасывающей по горло, не дающей продохнуть, тоски. А вон за тем кустом бодро и безуспешно пытался вернуться в прошлое, как бы ослабляя его рвущие душу до крови шипы. Но в эти минуты, когда мы шли, и я держал ее за руку, кусты на удивление заметно уменьшились и беспомощно топорщились. Горячий ток, подобно наркотику, вливающийся в меня через ее такую изящную девичью руку, был наилучшим лекарством против шипов прошлого.
Мы поднялись на высоту. Отсюда ясно было видно, как очертания облаков, конденсирующихся над яйлой, в точности повторяют её очертания.
С высоты неожиданно открылось – во всё видимое пространство – море, и летящий ниже нас самолетик. Это было для Светы настолько неожиданно, что она беспомощно прижалась ко мне всем телом, и долго не могла прийти в себя, уткнувшись лицом мне в грудь.
Эту удивительную молодую женщину с горячими цыганскими глазами, красоты которой я раньше просто не разглядел, эмоции просто захлестывали. Я дал ей попить воды из фляги, и она пила, стуча зубами по металлическую горлышку и расплескивая воду.
Солнце было еще высоко, но уже готовилось к закату. И мы шли вниз, загребая ногами вороха сухой листвы. В августовском предзакатном воздухе тихо кружились опадающие с деревьев листья.
Возник ветерок. Всё усиливается. И вот уже кругом стоит немолчный шелест, как будто готовится огромный погребальный венок отходящему лету, и мы вдвоем спокойно и с благодарностью участвуем в мистерии – в этом сухом задыхающемся хоре по весне прошедшей, мистерии, вершащейся в холодном, ветреном, с остатками еще ослепительного солнца, пространстве.
А ветер всё усиливается, бьет нам в лица с такой силой, что, кажется, наклонись, будешь лежать наискосок в его неистовых лапах. Ветер гонит в грудь, назад, в прошлое.
Об меня чуть не ударяется ястребок, пытаясь удержаться против ветра. Его зигзагами относит назад, почти прижимает к земле, он отчаянно сопротивляется, как мельница, работает крыльями.
Наконец мы в небольшой долине. Здесь почти нет ветра, шумит поверху. Добираемся до места, где решили заночевать. Теплынь. Недалеко два, поодаль друг от друга, заброшенных источника – Ай-Андри и Ай-Анастаси. Над каждым из них полуразваленные татарские строеньица из плитняка, горы сухой листвы. Ветер совсем стих. Обнаружился где-то поблизости целый выводок говорливых ручьев и речушек. Бормочут, передразнивают, захлебываются. И в замерших светлых сумерках – древесный хаос, беззвучно окружающий нас, изредка слабо потрескивающий. Сидим в обнимку. Пытаюсь ей показать в этом хаосе эллинские облики. Вот, смотри, видишь, – силены, кентавры, божки неба, земли, древес. Тяжкий замысловатый груз мифологии. Эллада, уже опалённая, почти прожженная солнцем бедуинского одиночества пустынь, замершего в заброшенных купелях, куда медленно-медленно натекает родниковая хрустальная вода, в самих названиях этих купелей – Ай-Андри и Ай-Анастаси.
Купель – для купания. И мы, сбросив с себя все одежды, нагишом купаемся сначала в Ай-Андри, а потом – в Ай-Анастаси, и тела наши покрываются пупырышками от ледяной кристальной воды. Мы согреваем друг друга нашими телами. Мы высушиваем их губами от груди до пят. И чудится мне, что Ангел Господень, охраняющий рай, ко времени возникший в моих мыслях, засмотрелся
на нас, опустив свой карающий меч.Мы сгребаем груду листьев, жадно проглатываем нехитрый ужин, забираемся в один мой обширный спальный мешок, тот самый, который всегда меня печалил тем, что сплю в нем один. И мы любим друг друга всю ночь. А в перерывах лежим, замерев, засыпаем, просыпаемся. И столько покоя над татарскими строеньицами и над всем этим чудным местом, куда годами не ступает нога живого. Только изредка прошелестит, опадая, лист. И всё стоит, замерев, в печальной и высокой, в Божественной ненужности никому, – только нам двоим, безымянным – мужчине и женщине.
Проснулся от ощущения, что снова в мешке один. Она стояла на верхней кромке долины, обнаженная, закинув руки за голову, на фоне начинающего рассветать неба. Я выбрался из мешка и поднялся к ней. Теперь мы вдвоем, нагишом и в обнимку встречали рассвет на этих высотах.
– Никогда не могла представить, что такое случится в моей жизни. Это не забудется. Никогда.
Я обнял ее, и так мы стояли, замерев, в студеном утреннем воздухе высот, и жар наших тел, казалось, окутывал нас пылающим нимбом.
И все же утренний холод гор давал себя знать. Пытаясь унять дрожь, она забралась в спальный мешок, а я быстро разжег небольшой костер. Этому меня научили чабаны. В задымленном, видавшем виды чайничке, который я таскал в рюкзаке, вскипятил чай. Так и не одевшись, сидя в спальном мешке по пояс, мы пили, обжигаясь, чай из двух алюминиевых кружек.
Они также были при мне, по назиданию чабана Кузьмы – всегда на пути может оказаться путник, страдающий от холода. И опять накатила на нас волна желания. Мы не могли оторваться друг от друга.
– Мальчик мой, – вдруг сказала она с каким-то застенчивым бесстыдством, оторвав свои губы от моих губ, – ты делаешь успехи. Со временем из тебя получится отличный любовник.
Я принес в чайнике воду из источника. Я лил ей воду в ладони, не в силах оторвать взгляда от ее фигуры, бедер, ног.
Наконец, мы оделись, и долго сидели рядом, следя за тем, как усиливался свет наступающего дня.
– Знаешь, я бы назвал тебя моей любимой, но ты, не примешь этого, посчитаешь фальшью, что, в общем-то, справедливо. Хотя, ведь бывает любовь с первого взгляда. Но хочу все же сказать. Ты – чудо природы, как гроза, шторм, вчерашний дикий ветер. Они врываются внезапно в самый неподходящий момент, опрокидывают всё и вся. Ведь после грозы всё встает по-новому. Ты, верно, догадываешься, что спасла меня, я ведь уже висел над пропастью. Не знаю, как сложатся наши жизни, я еще долго не смогу прийти в себя после всего, что со мной случилось по твоей прекрасной вине. Но несмотря ни на что, я буду любить тебя до конца своих дней.
– Не знаю, фальшь ли это, справедливо ли, что ты сказал с такой откровенностью. Ведь она может быть лишь только здесь, на высоте между морем и небом, где лгать язык не повернется. Я знаю, что никогда в жизни больше мне не быть в таком месте, и за это я тоже буду тебе благодарна, как ты патетически говоришь, до конца своих дней. Но то, что я скажу сейчас, тебя еще больше удивит. Хоть я всем и кажусь легкомысленной, но женское чутье меня еще никогда не подводило. Так вот, у тебя чуть с языка не сорвалось спросить – много ли было у меня до тебя любовников. Да, да, слово это точно, и стесняться его теперь нам с тобой нечего…
Мне только и осталось открыть рот от удивления. Такой серьезной я просто не мог себе её представить.
– Ну, как же, легкомысленная, заигрывающая со всеми ребятами, готовая с любым переспать, девчонка. Каких только небылиц я о себе не наслышалась. Так вот, в этом месте лгать, значит, предавать себя. Был у меня один парень, старше меня, не из нашей компании. Любила ли я его? Скорее, просто была привязана. Но он оказался обыкновенным трусом. Сбежал ли к другой, испугался ли ответственности, просто слинял? Мне было не столько тяжко, сколько противно. Сама себе была противной. Чего ты думаешь, понесло меня в Крым, лишь только Люся намекнула? Я ведь с ней не так уж была близка. Мне надо было сбежать, и, как можно, дальше…