Над океаном

— Сколько?

— Один? Три? Букет?

Кучерову всегда нравился певучий акцент Прибалтики — а сегодня, сейчас он слышал в нем все скрипки мира.

— Все!

— О-о, — мягко улыбнулась женщина. — Значит, к вам едет такая любимая жена?

Он засмеялся и замотал головой. Она окинула его взглядом и осторожно поинтересовалась, боясь показаться любопытной:

— Значит, она невеста?

Он размашисто кивнул, нахально подмигнув. Она покачала головой и задумчиво спросила после паузы:

— Хорошо, тогда как вы повезете цветы? И... и куда?

Он растерялся. Да, действительно. Кажется, глупость получается.

Кучеров стоял в растерянности. Он ехал на службу и на почту забежал по пути — именно глядя на его вид и задала женщина свой вопрос.

Он стоял — в серых полотняных широких и очень удобных брюках со множеством карманов на клапанах и без, заправленных в высокие зашнурованные ботинки, серая же рабочая куртка без погон встопорщилась на плечах погонами рубашки под ней, из-под ворота свисал то ли белым аксельбантом, то ли удавкой нейлоновый шнур для пистолета, фуражка сидела на затылке — и моргал, соображая, как быть.

— Когда вы ждете свою... — Женщина помедлила и очень серьезно негромко закончила: — Свою возлюбленную?

Ах, черт! Только здесь, в этом удивительном краю ажурных улочек крохотно-солидных и при этом уютно-сказочных городков, изящно-утонченных витрин маленьких симпатичных магазинчиков, запахом дыма каминов зимними вечерами и постоянным привкусом моря на губах летом, в краю шелестящих дюн и сдержанных, корректных людей, человек может спокойно на улице, средь бела дня, говорить такие удивительные слова, которые мы без стеснения и произносить разучились. «Возлюбленную»! Да, именно так — возлюбленную.

Но действительно — когда?

— Не знаю, — окончательно потух он. — Звонила из аэропорта — далеко отсюда, с Украины. Сказала — скоро вылетает. Но рейс, время?

— Это легко считать, — возразила женщина. — Два часа самолет — так?

— Посадка в Энске — значит, три.

— Так, хорошо. Потом — электричка. Так? Или такси.

— Да.

— Запас на разное время — еще час.

— Да.

— А вы?

— А я на полеты, — тяжко вздохнул Кучеров. — Никаких замен, отмен. Служба.

Она странно смотрела на него, и ему отчего-то стало стыдно.

— Она все знает, — уныло сказал он. — Правда. Где, как. А я никак не могу. Я летчик...

— Я думаю так, что вам надо брать такси, потом брать цветы, возить цветы домой, а потом летать. Цветы должны встречать женщину, если не встречает мужчина. Нет?

— Ну, да!

— И у вас будет свадьба?

— Если б вы все знали... — Он махнул рукой. — Столько лет!

— Много лет? — недоверчиво улыбнулась она. — Так ждали?

— Почти пятнадцать.

— Как? Вы ждали пятнадцать лет? — теперь растерялась женщина. — Но вы молодой такой?

— Четырнадцать. Только что считал. А я... почему молодой? Почти тридцать.

Она мягко усмехнулась.

— Так сколько я должен за цветы?

Женщина помедлила, внимательно глядя Кучерову в глаза своими глубокими серыми глазами, и сказала:

— Сначала — такси. Потом — подарок. Это подарок вашей невесте. Вашей свадьбе. Потом вы приведете сюда, ко мне, эту счастливую женщину — она будет выбирать цветы. Всегда. А я буду смотреть. Очень редко можно видеть счастливую женщину.

Он опешил. Растерявшись, он не успел ничего придумать в ответ. Сзади скрипнули тормоза, и его окликнули. Он оглянулся. У тротуара, в двух метрах, стоял белый «жигуленок», за рулем которого сидел замполит полка подполковник Агеев; Агеев взмахнул приглашающе:

— Садись, Кучеров.

— Извините, я сейчас, — тихо сказал цветочнице Кучеров и подошел к машине.

Кроме Агеева в машине были на заднем сиденье две девушки: одна лет шестнадцати, другая старше года на четыре.

— Товарищ подполковник, я тут, видите ли, должен...

— Цветы должен выбрать? — не без ехидства спросила младшая. — На полеты? Теперь так принято?

— Да выбрал уже. Не на полеты, ясно. Я много беру. Но сейчас ищу такси. Их же надо домой завезти.

— Александр Анатольич, — укоризненно сказал Агеев, одетый тоже в рабочее платье, — ты все-таки мальчишка. Какие цветы? Ты куда собрался?

— Надо, товарищ подполковник, — с жалобными нотками сказал Кучеров. — Мне их во как надо! Я тут и договорился, да вот теперь...

— Папа, нет проблем, — сказала старшая. — Товарищ берет цветы. Мы берем товарища с его цветами. Вы и товарищ едете на службу. А мы завозим цветы товарища по указанному им адресу. Есть возражения?

— Как, Кучеров? — спросил подполковник. — Есть возражения?

Кучеров растерялся, уже который раз за эти удивительные пятнадцать минут. Да уж, день сюрпризов...

— А, товарищ? Какие будут проблемы еще? Ревность, да?

— Да нет, никаких проблем... Цветы — это, выходит, на завтра. Или на сегодня? Черт поймет — ой, извините... Насчет ревности — так я один. То есть уже не один. То есть завтра не один. Ну, в общем...

— М-да... — задумчиво произнесла младшая. — Сложно...

— Ясно, — спокойно сказал Агеев. — Чего-то ты того, Кучеров. Бестолковщина — не твой стиль. А мысль дельная — не твоя, Кучеров. Значит так. Бери свою траву и суй ее в багажник.

— Но, товарищ подполковник?..

— Кучеров, у нас времени нет. Ни грамма. Какие еще вопросы, капитан?

— Нет вопросов.

— Вот и умница. Действуй.

Кучеров вернулся к цветам.

— Значит, я должен вам...

— Вы должен быть счастливый, — сказала негромко женщина и, подняв корзину с цветами, подошла к машине.

— О нет! — сказала она Агееву, который уже открыл багажник. — Нет-нет! Нельзя. Они ведь дышат. Они живут.

Агеев скептически вздохнул и распахнул переднюю дверцу.

— Все будет хорошо, — сдержанно улыбнулась Кучерову женщина и аккуратно защелкнула дверцу. — Нет-нет. Я сказала — подарок. Нельзя давать для подарка деньги. И брать нельзя. Если подарок для счастья делать человеку — тоже будешь счастливый. Обязательно, даже немножко. — Она протянула ему узкую, но шершавую ладонь: — Поздравляю. Скажите своей женщине — я ей очень завидую.

Агеев вел машину уверенно-неторопливо; в салоне «жигуленка» странно запахло — то ли оранжереей, то ли загсом.

— Полынью пахнет, — сумрачно-иронично сказал Агеев и щелкнул клавишей радиоприемника. Салон заполнил неспешный, с мягким придыханием голос диктора: