Над пропастью юности

— Отец продал меня, как скотину на убой. Обручил с Мартой Каннингем. Ты что-то знала об этом? — спросил Джеймс, не нарушая ночной тишины, окутавшей их.

— Вот, что для тебя значит брак, — женщина усмехнулась, сделав ещё одну затяжку. Когда Джеймс так же резко вырвал окурок из её руки и выбросил, она лишь плотнее запахала халат, попятившись от прохлады, которой парень упивался сполна. — Животный убой.

— Ты знала об этом? — он упрямо повторил вопрос, выжигая в ней глазами дыру.

— Скажу больше, это была моя инициатива, — женщина посмотрела на сына с ехидной улыбкой на тонких губах. — Марта именно та девушка, в которой ты нуждаешься.

— И что же заставило тебя так решить? — Джеймс сжал с силой ладони, поджал губы, сдерживая злость, охватившей всё тело.

— Она терпелива, упряма и своенравна, — Кларисса загибала по пальцу, перечисляя достоинства девушки. — Она заставила бы тебя наконец-то остепениться и взять себя в руки, поскольку ты стал нарушать уже все границы позволенного. И нам пришлось приложить большие усилия, чтобы уломать её отца на эту сделку, поскольку такой зять, как ты, вряд ли кому-то нужен.

— И что же стало решающим аргументом?

— То, что она любит тебя, дурак, — мать поморщилась от одного лишь этого глупого слова, будто то было горьким на вкус. Она проигнорировала его вопрос о любви к отцу, удалившись молчаливо из комнаты, а теперь с таким презрением говорила о любви другой девушки к её же сыну.

— Тем не менее, никто не удосужился спросить у меня, люблю ли я её.

— Ты никого не любишь. И никогда никого не сможешь полюбить, — слова матери вторили Фрее. Обе были правы, но больше всего Джеймса поразило то, как он во второй раз вспомнил о девушке, и в этот раз это было едва уместно. С уст Клариссы это звучало не намного обиднее, чем з уст незнакомки, ведь парень был категоричен в своем мнении насчет иллюзорности понятия любви и ни в коем случае не был намерен поддавать его сомнению, чего бы ему это не стоило. Но всё же, тон, с которым это было произнесено, был жестоким. Будто неспособность любить делала его ужасным человеком, не заслуживающим любых благ жизни. Будто это было патологией, болезнью, что отделяла парня от здорового общества, принявшем за норму другую идею. Будто это было чем-то совершенно неправильным и бесчеловечным.

— Совсем, как ты? — произнес Джеймс, прежде чем ладонь матери оставила на его щеке звонкую пощечину. — Плевать, я не женюсь.

— Ты сделаешь это, и никто тебя даже не спросит, — зло процедила мать.

— Вы не можете насильно затащить меня в церковь.

— Ты сам придешь. Ведь отец уже заморозил твой счет в банке. На любой работе ты долго не продержишься, будем честны друг с другом. И когда ты будешь на мили, и все твои названные «друзья» тебя бросят, ты вернешься и согласишься на любые, поставленные условия, потому что выбора у тебя не останется. Поэтому либо ты берешь себя в руки, как можно скорее, либо убираешься из отцовского дома и больше туда не возвращаешься.

Джеймс не смел перебивать её пламенную речь. Угроза отца уже была в действии, и почувствовать её влияния парень не мог только по той причине, что ещё не представилось возможности. Действовал Кромфорд быстро, чего у него нельзя было отнять, но в то же время жестко.

Родители намеревались сломать его, подчинить себе, чему Джеймс ещё больше воспротивился. Он смотрел на мать, на лице которой отображалась вялая гадкая улыбка, безжалостность которой толкала его на совсем дурные помысли. Парень хотел удушить её, ударить головой о стену, выбросить в окно. Сделать что-угодно, только бы стереть самодовольный вид с её осунувшегося худого лица.

Она же в свою очередь упивалась растерянностью сына. Вспышки злости опаляли глаза, что в темноте выдавались ещё темнее прежнего, и их жар подогревал её кровь. Кларисса чувствовала, как всё становилось на свои места. Предвкушала поражение Джеймса перед трудностью реальной жизни, не испытывая к нему ни капли жалости или сострадания. Она была жестока в своем отношении, но это едва ли выдавалось ей неправильным. Кларисса всего лишь хотела, чтобы её сын стал таким, каким должен был стать — достойной заменой и крепкой опорой мистеру Кромфорду.

— Я отправляюсь в Оксфорд завтра первым же поездом, — небрежно бросил парень. Он достал из-под кровати чемодан, открыл резко дверцу шкафа, из-за чего та чуть не отвалилась, и принялся незамедлительно собирать свои вещи.

— Надеюсь, ты помнишь, благодаря кому ты всё ещё продолжаешь учиться там? — фыркнула мать, присев на подоконник. Она наблюдала за безумием сына с долей насмешки. Он надеялся убежать от того, что было неизбежным.

— В этом году всё измениться, я тебя уверяю, — бросил парень, продолжая небрежно забрасывать вещи в чемодан. Прежде этим занималась Дебора, но не мог же он разбудить её посреди ночи? А даже если бы и сделал бы это, она вряд ли согласилась бы ему помогать в столь поздний час. Девушка умела быть терпимой, вежливой и обходительной лишь с его отцом и матерью, но точно не с ним и наверняка не с Оливером.

Она стиха засмеялась, но Джеймс не обращал внимания. Парень чувствовал усталость, одолевающую тело и разум. Было уже, наверное, около четырех. Он был изнеможён, но не собирался отступать перед упрямостью матери.

Джеймс даже не заметил, как она ушла. Её шаги всегда были такими тихими, даже скрипучие половицы не улавливали её поступи. Он просто обернулся проверить, была ли она на месте, покуда не издавала и звука, и не заметил.

Оставив раскрытый чемодан, который, казалось, невозможно было застегнуть, посреди комнаты, Джеймс устало повалился в сон. Накрывшись с головой тонким одеялом, парень быстро уснул, на время позабыв обо всех неурядицах прошедшего дня.

Его разбудили торопливые шаги Деборы, поднимающейся к его комнате. «Какого чёрта?» — прошептала девушка, осторожно пересекая границы замкнутого личного пространства парня. Она старалась быть тихой, но Джеймс мог различить каждое её движение.

— Сколько времени? — промычал парень, переворачиваясь на бок. Девушка подскочила от испуга на месте. Глаза его по-прежнему оставались закрытыми, и она даже решила, что ей это почудилось. Дебора склонилась над ним, приблизив своё лицо к его. От неё разило кухней. — Ты оглохла? — Джеймс приоткрыл один глаз, и сам было едва не перепугался от того, как близко находилась девушка.

— Половина восьмого, — пробурчала Дебора, перестав нависать над ним тенью. — Разве вы не должны уезжать только послезавтра? — она легонько ногой толкнула чемодан.

— Не твоё дело. Помоги лучше застегнуть, — Джеймс лениво откинул одеяло и начал потягиваться, подавляя зевоту. Глаза слипались, разум ещё оставался затуманенный сном, очертаний которого он не сумел запомнить.

— Во сколько вы вернулись? Я совершенно не слышала, — Дебора принялась перекладывать вещи. И всё же получалось у неё это куда лучше него.

Он успел вытащить рубашку, брюки и пиджак, что намеревался надеть. Нехотя поднявшись с места, парень подошел к окну. Воздух ещё сохранял утреннюю свежесть. Птицы совершали между собой перекличку. Мать гуляла в саду.

У него заняло час окончательно собраться. Джеймс принял душ, умылся, почистил зубы и переоделся. Пока никто не мог заметить, нашел под крышкой старого фортепиано отложенные деньги. В течение лета он неизменно откладывал туда половину каждого своего выигрыша. Пусть отец считал его безрассудным и глупым, но он никогда не учитывал хитрости и некоей предусмотрительности сына. Спрятав деньги в дорожный рюкзак, Джеймс снизошел посетить кухню, маленькое королевство миссис Льюис, как в детстве называл это место Оливер. Парень не желал видеть матери даже за завтраком, поэтому трапезничал на засоренной кухне, не стесняемый беспорядком вокруг.