Надо – значит надо!

— А с кем из бонз он в альянс вступил?

— Гурко разбирается уже. Он-то обделался конкретно. Прошляпил вражью операцию. Думаю, Андропович ему такой пистон вогнал, что тот ещё долго будет находиться в режиме «спасибо, я пешком постою».

— Шутишь всё, — хмыкает Большак.

— Ну, а чего нам делать. Главное, скучать не приходится, правда?

— Ты смотри сейчас со Злобиным поаккуратнее, чтобы он не захотел тебя прикнокнуть.

— Ага. Все эти покушения ему на руку, кстати. Он мне уже предлагал залечь на дно в Геленджике.

— Может, действительно послушать его? — кивает мне Большак. — Переждать все эти бури.

— Да ну, какой Геленджик, дядя Юра. А прикнокнуть меня он не может, поскольку все заморские юридические лица записаны на моё настоящее имя. Он, конечно, может любые доки выправить, но зачем рисковать? Рисковать ему незачем… Да, и куда спешить, честное слово… Ладно. Поеду я к его доверенному лицу.

— Это к кому? — спрашивает Платоныч.

— К Ижбердееву. Попытаю, как там дела с моими убивцами.

— С ним тоже осторожней, лишнего не говори. Наверняка, всё льёт шефу.

— Наверняка, — соглашаюсь я. — Наверняка.

Ижбердеев особой радости при моём появлении не испытывает. Уныло кивает и утыкается глазами в бумаги.

— Максим Булатович, что там эти ниндзи субботние?

— Ничего нового, — скучным голосом отвечает он. — Всё та же история, которую один из них сразу рассказал.

— То есть, вы ни на миллиметр не продвинулись, хотите сказать?

— Работаем, делаем всё, что необходимо. Когда появится новая информация, я вам сообщу.

— А про Левака? Там что-то движется?

— Всё точно так же, — отвечает Ижбердеев. — Как что-то прояснится, я дам знать.

— Понятно, — киваю я. — Ну поехали тогда.

— Куда это? — удивляется он.

— Как куда? В Лефортово. Мы договаривались сегодня туда поехать. К Кухарчуку. У меня к нему имеются очень серьёзные вопросы.

— Мы ни о чём не договаривались, — артачится он.

— Верно, — соглашаюсь я, — договорённостью это назвать довольно трудно. Вы мне просто пообещали, а я принял ваше обещание.

— Ничего я не обещал! — повышает он голос.

— Обещали, — не отступаю я. — И мне, и Злобину. Позвоните и уточните. Злобин прекрасно это запомнил. И я запомнил.

Ижбердеев, не долго думая, действительно снимает трубку и набирает номер. Вероятно, номер председателя. Впрочем, попытка оказывается безрезультатной. Он ещё несколько раз пытается дозвониться, а потом с нескрываемой досадой опускает трубку на рычаг.

— Хорошо, — соглашается он. — Едем. Но на разговор у вас будет не более получаса. Даже минут двадцать.

— Ну, что же, — киваю я. — Мне, думаю, для начала будет достаточно.

Мы выходим, садимся ко мне в машину и выезжаем. Ижбердеев молчит, да и я тоже молчу. На самом деле, в изменившихся обстоятельствах Поварёнка можно попытаться использовать. У него большой опыт по сбору и хранению компромата. Наверняка, он что-то знает и про Злобина.

А что ему можно пообещать? Интересно, ему вышка светит или нет? Если да, можно попробовать его из-под расстрела вывести. Если не светит, скостить срок. Или…

— Максим Булатович, — поворачиваюсь я к Ижбердееву. — Вы на какой приговор по Кухарчуку рассчитываете?

— Ни на какой, — хмуро отвечает он. — Следствие ещё ведётся. И пока неизвестно, сколько всего добавится и убавится.

— Ну, а если представить на текущий момент? Что бы ему грозило по вашему мнению, если бы суд был по тем фактам, которые известны на сегодняшний день?

— Я не суд, — отвечает он. — И не гадалка, чтобы выдавать нелепые предположения и сотрясать воздух.

Вот же сучонок! Козёл.

— Но вы же знакомы с делом! — начинаю злиться и я. — Что вы голову морочите? Вы что не знаете за что хотите его судить? Вы вообще работаете с подозреваемым или нет?

Он отворачивается и не отвечает. Вот мудак! Ладно, сука, я до тебя доберусь со временем. Взбесил прямо. Я выдыхаю и тоже отворачиваюсь к окну.

Подъезжаем к Лефортово. Всплывают воспоминания. В прошлый раз я, кстати, оказался здесь из-за Поварёнка. А теперь вот я посещаю его, а он сидит в камере. Превратности судьбы.

В машине у меня лежит бумажный пакет с апельсинами. Парни смотались и купили по моему поручению. Для начала побуду хорошим полицейским. Выражу сочувствие его горемычной судьбе. Попробую разговорить, а там посмотрим.

Мы проходим по мягким коврам, устилающим длинные казённые коридоры. Воздух спёртый. Холодно и душно. Душа мечется, неуютно ей. Ещё бы, в таких местах уютно бывает только определённому типу людей, и неважно, заключённые они или стражники…

Коридоры, решётки, звон ключей, холодные взгляды, безучастные голоса…

— Вот сюда, — говорит конвоир и открывает дверь. — Комната для допросов.

Я захожу и осматриваюсь. Убогое помещение, серые крашеные масляной краской стены, стул, стол, стул. Тоска и безнадёга… Ижбердеев заходит следом за мной.

— Куда? — хмурюсь я. — На выход. Вы присутствовать не будете.

— Это с какой такой радости? — возмущается он.

— С такой радости, — чеканю я слова, — что я так сказал. Недовольство Злобину выскажете. Ясно?

В глазах его вспыхивает злой огонёк, но по какой-то причине он решает не обострять и выходит вслед за сержантом, приведшим нас сюда. Размечтался, что будет уши греть. Хрен ему.

Я сажусь за стол и достаю из пакета один апельсин. Оранжевый, большой, толстокорый. Перебрасываю несколько раз из руки в руку. Прохладный, шершавый… Подношу его к носу и вдыхаю запах. Так пахнет жизнь. А здесь, в этой крепости запахи совсем другие. Здесь стоит запах смерти, медленной и неотвратимой…

Дверь открывается. Сердце ёкает. Сейчас мне придётся хорошенько постараться, чтобы извлечь из этой встречи…

— Проходим! — как щелчок кнута раздаётся голос конвоира. — К столу! Кухарчук, к столу я сказал!