Надолго, может, навсегда

– Можно, - сказал Климов.
– Можно и в отпуск. Я понимаю. Давайте. В самом деле. Съезжу куда-нибудь.

– Вот-вот, - обрадовался начальник.
– Езжайте, отдыхайте, хоть на юг, хоть на запад, хоть...

– Ясно. На все четыре стороны, значит. Выживаете, да? У меня горе, а вы меня выбрасываете?

– Ну, Кли-и-мов, - протянул начальник.
– Я вам добра желаю, а вы, как барышня, ей-Богу.

В последний день перед отпуском к нему опять подошел Терентьев.

– Старик, - сказал он.
– Это дело надо спрыснуть. Отпуск раз в году бывает. Если его не спрыснуть, он завянет. Я уж точно знаю. Маленький запойчик, а? Мы с тобой и две дамы? А?

– Да я не знаю, - смутился Климов.
– Я ведь не пью. Не нравится мне.

– Да никому это не нравится, - засмеялся Терентьев.
– Эх ты, птенчик! Всем противно, а пьют. Ничего не поделаешь, традиция. Надо чтить традиции. И Люську захватим. Послушай, баба на тебя глаз положила. Как узнала, что ты развелся, так сразу же начала о тебе информацию собирать. И то ее интересует, и это, и всякое такое. Все меня теребит, познакомь да познакомь. Ты не теряйся, не жениться же, в конце концов. Годочки, конечно, поджимают, а так ничего. Вполне годится.

– Для чего?
– не понял Климов.

– Да пироги печь, дурашка!
– захохотал Терентьев.

Климов никогда не любил рестораны с их громкой фальшивой музыкой, разношерстной публикой, неприветливыми официантами. Он не мог понять, для чего стремятся в душные большие залы, где вокруг только чужие, потные, равнодушные к тебе люди, если вкусно поесть можно и дома, а пластинка с хорошей музыкой намного лучше самодеятельности, навязывающей тебе свои вкусы. Но от Терентьева отвязаться так и не смог и пошел с ним, как был, в мятом костюме и захватанной рубашке. Терентьев привел двух женщин. Одна из них, назвавшись Люсей, сразу же взяла Климова под руку, и он, смущаясь и краснея поминутно, односложно отвечал на ее вопросы и все пытался высвободить локоть.

С чувством обреченности он выпил первую рюмку, но легче от этого не стало. Еда была дурно приготовлена, за соседними столиками сидели краснолицые крикливые люди, оркестр играл из рук вон плохо, и Климов совсем затосковал. Он смотрел на тесный круг танцующих, на неверные движения их, нарочито веселые лица, показную разухабистость и лениво раздумывал о том, что все это больше похоже на котел, в котором варятся яркие, пустившие сок куски овощей и мяса. Его быстро затошнило от запахов, мельтешенья красок, музыки, от Терентьева, громко рассказывающего анекдоты, смеющихся женщин. Он встал и сказал:

– Я пойду, а?

Терентьев сильно дернул его за рукав и посадил на место.

– Люся, - сказал он, - наш друг скучает. К чему бы это?

Люся подсела ближе, наполнила рюмку, подцепила вилкой салат и, смеясь, заставила Климова выпить. А потом еще одну и еще.

– Ну вот, теперь другое дело, - сказал Терентьев, когда смолкла музыка и зал постепенно стал пустеть.
– Климов, мы пошли одеваться, а ты пока расплатись. Дай номерок, я возьму твое пальто. Да не падай, дурашка, держись прямо. А еще говорил, что пить не любит. Кто же не любит, дурачок?

И он снова рассмеялся.

Климова усадили на переднее сиденье такси, назвали адрес, с хохотом захлопнули дверцу, и он облегченно вздохнул, что наконец-то остался один и можно расслабиться и выдохнуть дурманящие пары и даже подремать немного, пока такси мягко катит по темным улицам города к его дому, уже почти родному и желанному. Но чьи-то горячие руки обняли его за шею, он вздрогнул и узнал Люсю.

– Нам по пути?
– спросил он, отстраняясь.

– Ну и шутник же ты, Климов, - шепнула она и поцеловала его в ухо.

Громко стуча каблуками по ночному коридорчику коммуналки, они зашли в его комнату, и Климов поспешно захлопнул дверь. Соседей он стеснялся.

– Тесно у меня, - сказал он извиняющимся тоном.

– А мне здесь нравится, - сказала Люся, напевая и снимая пальто.
– Чем меньше комната, тем ближе друг к другу.

Климов вздрогнул и с опаской взглянул на нее. Он не мог сказать, что она не нравится ему, просто она была чужой, а близкой могла быть только жена. Его жена и никто больше. Кроме нее, ему никогда не приходилось целовать другую женщину, и он заранее ежился, представляя себе, что сейчас, наверное, придется делать это, а бежать просто некуда, потому что дом у него один. Прямо в пальто он сел на диван и, спрятав голову в воротник, чуть не задремал.

– Эй, Климов!
– капризно сказала Люся, расталкивая его.
– Ты что хамишь? Мне это не нравится. Я к тебе в гости пришла, а ты развалился как ни в чем не бывало. Вставай сейчас же!

– Тише, - сказал Климов, приставляя палец к губам.
– У меня потолок тонкий. Соседи услышат.

– Он еще и дурачится!
– возмутилась Люся и чуть ли не силой столкнула Климова с дивана.
– Раздевайся, мямля.

– У меня отпуск?
– спросил Климов.

– Ну да, - удивилась Люся.

– Значит, я должен ехать в отпуск?

– Почему обязательно ехать?
– сказала она, расстегивая пуговицы на его пальто.
– Ты будешь сидеть дома.

– Ехать, - сказал Климов и застегнулся.
– Ехать и сейчас же.

– Господи, - сказала Люся.
– Шары залил и еще надо мной издевается. Алкоголик проклятый!

– Тише!
– шикнул Климов.
– Не зови его. Он и так подглядывает и подслушивает. Гаси свет и спи молча. А я поеду... На все четыре стороны.

Наверху словно рассыпали тяжелые бильярдные шары. Сосед отчетливо чихнул.

– Ну-ка, ложись спать, - скомандовала Люся и по-хозяйски стала стелить постель.

Климов сел на пол, сидел так и смотрел на Люсю, на худые, подвижные руки ее, еще красивое, но уже тронутое временем лицо и невольно вспоминал свою жену, ее сильные пальцы, ее прямой нос и округлый подбородок. Он хорошо понимал, что его жена не самая красивая, и уж Люся, во всяком случае, намного женственнее ее, но ничего с собой не мог поделать. Эта женщина была чужой, хотя могла бы стать своей. А та - наоборот, все еще оставалась родной, но уже готовой отторгнуться, забыться.

Он никогда не изменял своей жене и не верил, что это неизбежно. И сейчас, после развода, обретя хоть формальную, но все же свободу выбора, он женщину видел только в ней, своей жене, и только ее губы, ее живот, ее бедра представлялись ему женственными и поэтому желанными.

Он услышал шорох снимаемого платья. Это Люся, повернувшись к нему спиной, раздевалась и одной рукой уже тянулась к выключателю.

– Тебе жарко?
– спросил он.

На секунду шорох прекратился.

– Ты меня не дразни, - сказала Люся с угрозой в голосе.
– Спи там, на полу, и не вздумай ко мне лезть. Терпеть не могу пьяных. Ясно?