Наедине с собой

– Пошли! – согласился я.

А, надо заметить, что капли воды, которые неизменно вытекают из крана, хотя его уже и закрыли, в течение дней и недель образовали под трубой намерзший конус высотой сантиметров

восемьдесят. И вот однокурсник, словно бравый солдат Швейк на смотре, строевым шагом рванул

на колонку. И, естественно, со всего роста – аж луна пошла деревней! – грохнулся о конус лицом.

Встал. И снова вперед. И снова – мордой о наледь. На меня (голова-то нетрезвая) напал просто

истерический смех. Чем больше раз с завидным упорством и всяческой потерей чувства боли, Анатолий хряпался об лед, тем сильнее меня разбирал хохот.

Не знаю, чем бы закончилась попытка напиться, если бы, встревоженная нашим затянувшимся

отсутствием жена, не вышла на поиски. Пристыдив меня, она забрала гостя в хату.

Утром нас разбудили: надо ведь 18 км добираться до Овруча – на интервью. Стонущий от

головной боли Анатолий первым делом просит в постель… зеркало. Ему подают. Дальше – сцена

из «Ревизора». Ибо такой распухшей и многоцветной хари я, сколько живу, не видел. О каком

интервью можно было говорить, если вообще на улице показываться стыдно. Отлежавшись в

Скребеличах трое суток, Анатолий, надвинув шапку глубоко на лоб, отправился назад в столицу.

Не сомневаюсь: эту командировку он будет помнить и спустя десятилетия.

***

Летом поехал немного заработать. Комиссаром интернационального студенческого стройотряда –

в совхоз «Боскольский» Комсомольского района Казахстана. Но уже через неделю стал его

командиром. Мудак, занимавший эту должность, как начал квасить еще в поезде, так и не

просыхал. Ребята поняли, что заработать при такой «организации» им удастся разве что на пару

билетов в кино, и, собравшись, начальство переизбрали. Горького пьяницу отправили назад в

Киев.

***

По существующей практике в каждый отряд прикомандировывали либо одного-двух

трудновоспитуемых, либо в таком же количестве – иностранцев (из студентов). Чтобы, так

сказать, закалять их в горниле трудовых будней. У нас их (отряд-то интернациональный!) была

ровно половина.

Работали мы в печи по обжигу сырца. Когда, став в цепочку, перебрасывали друг другу

доведенные до кондиции кирпичи, из-за разлетающегося во все стороны пепла трудно было

дышать. И что интересно: мы, советские, на сей нюанс не обращали ни малейшего внимания –

грязное производство оно и сеть грязное. Но негры! Они уже через двадцать минут… объявили

забастовку, требуя респираторы. Чем сильно нас удивили: нам подобное и в голову не приходило.

Что тут началось! Понаехало стройотрядовское начальство, подключились местные органы.

Кончилось тем, что все иностранцев из нашего отряда убрали, рассовав их по одному в другие.

Так бесславно, едва начавшись, закончилась идея интернациональных строительных отрядов в

Киевском университете.

***

Утро на целине. Из школы, в которой предстоит жить в течение трудового семестра, вышли на

улицу – к умывальникам, стоящим вряд, как коровьи поилки. Начали чистить зубы. И почти все

ребята-славяне бросились к иностранцам с одной-единственной просьбой:

– Дайте немного импортной пасты – попробовать, отличается ли она от нашей и, если да, то чем?

Я, естественно, не подошел (хотя, признаюсь, тоже было интересно «попробовать»).

Исключительно из чувства гордости и собственного достоинства!

***

Вчера закрывал наряды с прорабом. «Назакрывались» так, что все (был еще один из местных

бригадиров) буквально выползли из «Прорабской». Встала дилемма: как добраться в поселок?

Нет, мотоцикл с коляской бригадира стоял тут как тут. Но кому его вести?

Прораб уж очень шустро как для его состояния взобрался на заднее сиденье и заплетающимся

языком, почти как Гагарин, скомандовал:

– Поехали!

Я хотел было пристроиться в коляске. Однако меня – откуда только силы взялись?! – оттолкнул

бригадир:

– Не-а, здесь я сидеть буду!

И едва не головой вниз нырнул в коляску.

Мне, никогда не ездившему на мотоцикле, оставалось место лишь… за рулем. После средней

продолжительности колебаний и настойчивых требований собутыльников ехать, я, заведя

колымагу, взгромоздился на сиденье.

– Ты только руль крепче держи, – подал голос из коляски бригадир. – А скорости я буду тебе

переключать рукой прямо отсюда. Вот эту, – потрогал он пальцем ножной переключатель.

С горем пополам, не с первого раза (мотоцикл глох), мы тронулись. Газа добавляю чуть-чуть –

чтобы только двигались. Но этот хренов бригадир, недовольный медленной ездой, все время

переключает рычаг на более высокую передачу, дабы хоть таким макаром увеличить скорость.

Так, рывками, и под аккомпанемент мата мы и движемся.

Помню, что встретили огромную толпу школьников – как раз закончились занятия. Потом – стадо

коров. И тех, и других – чудо! – миновали благополучно. Чуть дальше съехали в кювет и

перевернулись. Слава богу, все обошлось – скорость-то я продолжал держать минимальную.

Вытащили мотоцикл, прораба, снова расселись по местам и двинули дальше – домой к шефу.

Честно говоря, править я уже не отказывался – ей богу, понравилось.

Вот и дом прораба. Во дворе гуляет его сынишка с товарищем. Бригадир кричит, чтобы они

открыли ворота. Я въезжаю, делаю круг по двору. Выжимаю сцепление (недаром в свое время

окончил курсы трактористов-машинистов!), нажимаю тормоз. Мотоцикл останавливается, как тот

баран, глядя передом на новые ворота. С помощью вышедшей супруги и бригадира,

самостоятельно выбравшегося из коляски, они снимают с заднего сиденья хозяина положения (все