Наедине с собой

фотокорреспондент Валентин Редчиц. Иными словами, УАЗик забит до отказа.

Схема работы привычно проста. «Чешем» все хозяйства подряд. Приехав в очередное, бросаемся в

разные стороны. Завпартотделом ищет секретаря первичной партийной организации, завотделом

писем идет либо в клуб, либо в библиотеку, я – к главному агроному или зоотехнику. А фотокор –

к председателю. За списком тех, кого тот порекомендует запечатлеть для вечности.

Как правило, в каждом колхозе приглашают перекусить. Мы редко отказываемся. Поэтому к

концу дня все, кроме водителя, изрядно навеселе. Трогаемся в обратный путь уже затемно.

Впереди садится дама из отдела писем. Сзади завпартотделом, я и чародей зеркального объектива.

Травим анекдоты, смеемся.

Фотокор кладет мне руку на спину. Ничего необычного в этом нет – в машине теснотища. Спустя

несколько минут его рука скользит мне под воротник рубашки. Я настораживаюсь, но уповаю на

случайность, хотя слышал о парне всякое. И вдруг он, склоняясь к моему уху, нежно шепчет:

– Тебе приятно?

Я прошу водителя остановиться: дескать, нужно отойти на пару минут. Тот тормозит. Отлить не

против вся бригада, поэтому расходимся по сторонам. Я специально иду за заведующим

партотделом: во-первых, он еще и секретарь первичной партийной организации редакции, а, во-

вторых, самый солидный по возрасту. И, рассказав о казусе, прошу, когда вернемся, сесть между

мной и нестандартно ориентированным фотокором. Он смеется, но обещает.

Возвращаемся к машине. Фотокор садится с одной стороны, завпартотделом – с другой, а я, обойдя авто, пытаюсь пристроиться с боку старшего товарища. «Нетрадиционал», не будь

дураком, выходит из машины, тоже ее обходит и просит меня:

– Подвинься!

Сдаю назад: мол, садись. Тот усаживается. А я снова двигаюсь в обход, дабы занять более

приемлемую позицию. Мой воздыхатель выбирается из автомобиля и собирается перебраться на

другую сторону. Но тут вмешивается завпартотделом, причем безапелляционным голосом.

Фотокор что-то зло бурчит, однако подчиняется. Водитель и заведующая отделом писем не

скрывают своего смеха.

Въезжаем в Овруч. Вот и типография, где находится лаборатория фотокорреспондента – ему

сходить. Выбираясь из машины и уже не стесняясь коллег, он начинает уговаривать меня пойти с

ним, дабы поглядеть, как делаются снимки. Но дураков нет. Однако я ошарашен: разве такой

человек имеет право работать в редакции?!

***

Хотя я и стал заочником по принуждению, связи с курсом не теряю. А там снова – нешуточное

дело. Мой уже упоминавшийся в этих записках товарищ Анатолий Згерский написал курсовую о

батьке Махно. Причем не с позиций официального безоговорочного осуждения. Что тут началось!

Причем ситуация выглядела весьма интересно. С одной стороны, парня – студента т. н.

партийного факультета – надо безоговорочно исключать. С другой, кому-то ведь за

«идеологический недосмотр» придется отвечать. И первым делом Анатолию предложили

курсовую тихонечко забрать и написать новую. Тот – ни в какую. Тогда к декану пригласили его

жену Аллу Ярошинскую – тоже нашу однокурсницу. Повлиять на мужа не смогла и она. И

«махновца» исключили (какой он уже по счету на курсе?).

Мужеством товарища я, конечно, восхищен. Но считаю его зряшным. Все-таки нужно было на эту

тему работы не писать. Ведь никому ничего Анатолий не доказал, а получение высшего

образования теперь для него весьма проблематично. Не лучше ли было, диплом все-таки

получить, а уж тогда высказывать собственную точку зрения?

Впрочем, со стороны судить легче. Я же почему-то в свое время тоже «спорол горячку». Так что –

не судите, да несудимы будете.

***

В Овруче, между тем, перешли с супругой практически на нелегальное положение. Почему? Аи

очень просто.

Ее далекий родственник – прапорщик – уехал служить в Германию на пять лет. И оставил свою

квартиру в райцентре нам. Во-первых, какой никакой присмотр. Во-вторых, гарантия, что в нее

КЭЧ не заселит какого-нибудь безквартирного офицера.

Это жилье представляло собой две комнаты в трехкомнатной квартире. Отопление – печное.

Удобства – во дворе. Но мы были несказанно рады. Все-таки не тащиться обоим ежедневно на

работу за 20 километров из села, где обретались родители жены.

К тому же, третья комната стояла на замке, так что чувствовали себя вольготно. Однако все

закончилось, когда туда заселили семью майора, переведенного в Овруч откуда-то издалека. Он, узнав, кто мы такие, тут же нажаловался начальству: мол, в военном доме живут гражданские без

каких-либо прав на это, а он ютится в одной комнатке.

Первый раз комиссия явилась, когда меня не было дома. Супруга – умница! – не растерялась от

неожиданности. И заявила, что мать уехавшего в Германию дала нам ключ всего на несколько

дней, и мы тут вовсе не живем. С тирадой о недопустимости подобного, она тут же согласилась и

сказала, что завтра же нашей ноги здесь не будет. Может, вначале она так и сама думала. Однако, посовещавшись вечерком, решили держаться до конца (но таким образом, чтобы не повредить

владельцу – чем черт не шутит, еще отберут).

Первым делом заклеили все окна старыми газетами. Забрали с кухни свои кастрюльки, ложки и

ножи (готовить начали в комнате на электроплитке). Свет, когда стемнеет, не включаем. В подъезд

заходим, лишь убедившись, что в округе представителей воинской части не наблюдается. И еще: я

перестал после бритья душиться одеколоном и перешел на крем. Дабы не распространять чужой

устойчивый запах в общем коридоре. Утром, перед тем, как выскользнуть тенью на работу, долго

стоим под дверью и прислушиваемся, понимая, что именно в эти минуты нас легче всего поймать.