Наедине с совестью

– А ты откуда же родом, сынок?

Смугляк сказал.

– А! Из Донбасса!
– воскликнул старик.
– Слышал про такой край. Богатые, говорят, места там. Когда-то я сам даже собирался поехать туда. Та-ак, значит, горняцкого рода. Ну, а теперь откуда?

– А теперь из госпиталя иду, - ответил Смугляк.
– Во время московского наступления был ранен. Лечился под Москвой. И вот возвращаюсь опять в свое подразделение.

Старик вздохнул, погладил бороду.

– Наверно, тоже и жену, и детей дома оставил.

– Нет, - склонив голову, ответил Смугляк.
– До войны жениться не успел, а в войну невеста где-то затерялась.

– Так, так, - снова покачал головой старик.

– Никого, видать, не обошла война. У каждого теперь свое горе. Хвашистов-то из Донбасса не выбросили еще?

– Пока нет, дедуня. Но такой день придет.

– Скорей бы. Сколько людей войной заняты! Остались в городах и селах только женщины с малыми детьми да старики. Работают от зари до зари, нужду терпят, горе мыкают. Как перед войной-то исправно жить начали. Не дали покоя нам хвашисты окаянные!

– Ничего, дедуня, мы еще лучше заживем!

– Хотелось бы. Наши люди все могут: и горе пережить, и доброе дело сделать. Такие уж русские люди!

После завтрака Смугляк начал собираться в дорогу. Старик ни на шаг не отходил от него. По-отцовски, внимательно следил, как он снимал сапоги, перевертывал портянки, как завязывал вещевой мешок. А когда Смугляк подал ему руку на прощанье и пожелал здоровья, старик растрогался, вытер красные глаза рукавом зипуна, сказал:

– Хочу просить тебя, сынок, запиши-ка ты фамилию нашу. Кто знает, может, и встретишь где сына моего Николая. Словом, так и запиши: политрук Николай Григорьевич Исаков, деревня Осиновка, Смоленской области. Встретишь - расскажи ему о нас. Пока на ногах - его дочь не оставлю. Летом думаю избу новую строить. Кирпич и лес раздобуду. Пусть он не беспокоится о нас.

И старик проводил Смугляка до самой шоссейки.

*

Солнце не показывалось уже несколько дней. Хмурое, серое небо, похожее на пепелище, низко висело над землей. Земля тоже серая, как и небо, казалась маленькой, тесной. Хотя бы один просвет! Хотя бы слабый солнечный луч проник на эту продрогшую, ископанную снарядными воронками смоленскую землю!

Мрачно и безлюдно кругом. Рядом с пепелищами - грязные заплаты ноздреватого снега. Весенняя оттепель плавила его, мутная жижица выступала на прогалинах. Высокие голые деревья группами и в одиночку неожиданно появлялись во мгле, словно гигантские скелеты. Раскинув по сторонам изогнутые сучья, они, казалось, цеплялись за спустившиеся облака, рвали их и снова погружались в изморось первой и необычно сырой фронтовой весны.

И все-таки, все-таки, за серой мутью дождливого неба ярко горело большое, неугасимое солнце.

Помощник командира роты Михаил Смугляк сидел в землянке и перечитывал газеты последних дней. Политрука в роту еще не назначили, и ему лично приходилось ежедневно проводить в подразделении политинформации. После гибели гвардии старшего лейтенанта Никитина и ранения политрука Скибы все заботы и вся ответственность за роту легли на плечи Смугляка. Ни одной ночи не поспал он спокойно. Проверял часовых, прислушивался к переднему краю противника, следил, чтобы не нарушалась связь с правым и левым соседями.

За недостатком людей разведрота выполняла теперь задачи стрелкового подразделения. Бывшие разведчики-следопыты превращались в первоклассных пулеметчиков, в искусных снайперов и просто отличных стрелков. Да и сам гвардии младший лейтенант постоянно совершенствовал личную военную подготовку. Он должен был не только хорошо знать противника, но и предвидеть все мелочи, предупреждать неприятности, одним словом, сделать свой участок обороны маленькой грозной крепостью, неприступным рубежом.

В полдень Смугляк вышел из землянки. Погода к этому времени разгулялась. В широкие разрывы туч выглянуло солнце, на землю упали золотые полосы света. Все как-то сразу преобразилось, ожило. И эта сила природы невольно передавалась человеку. Суровая обстановка фронта на какой-то миг забывалась, хотелось помечтать, вспомнить дорогие минуты жизни или сделать что-то приятное, нужное для страны, для людей, для себя.

И вдруг, словно из-под земли, на левом фланге траншеи вырвался задушевный перебор гармоники. Знакомый мотив переливами катился над лесом, то широко нарастая, то затихая. Откуда? Какая это разудалая душа бросала вызов смерти?

Смугляк прислушался.

Траншеи немцев находились на другой стороне лога, на зеленоватом увале. Это было так близко, что в ночное время противники хорошо слышали голоса друг друга и даже вступали в перебранки. Теперь этот задорный перебор гармоники долетал до неприятеля, и фашисты принимали его, как вызов, как издевательство. Озлобившись, они беспорядочно обстреливали передний край роты. Завывающие мины перелетали траншею, гулко гремели над сосняком, уродуя стволы молодых деревьев, обламывая их сучья и кроны.

Смугляк, не спеша, подошел к блиндажу наблюдателя и замер. Упираясь спиной в стенку траншеи, Янка Корень от плеча и до плеча разводил пестрые меха двухрядки. Возле него, на желтом уступе, пристроился всегда веселый и расторопный снайпер Коля Громов. Ухарски и беззаботно сдвинув шапку на ухо, он прижимал к губам согнутые дудочкой ладони и на всю силу горланил:

Мы смеемся от души:

Доедают Ганса вши.

Остаются от него

Кости, больше ничего.

Справа и слева траншеи слышались голоса:

– Руби, Коля, руби!

– Веселее, Янка, сто граммов своих отдам!
– кричал пулеметчик Омельченко, берясь за живот.
– А ну, Коля, еще частушечку!

Гитлер - злобный крокодил

В гости к барыне ходил.

Ум старушке закрутил,

Взял потом и... проглотил.

Обстрел усиливался. Немцы негодовали, забрасывая участок роты воющими минами и шелестящими снарядами. Нужно было срочно навести порядок. Смугляк приблизился к гармонисту, сердито сказал:

– Что за концерт, Янка? А ну, кончайте! Чего вы дразните фашистов?

– А черт с ними, - равнодушно ответил Янка.
– Пускай разбрасывают металл, не жалко!
– И, прищурив глаз, лихо запел:

Фриц орет:

– Капут, капут!

Яйки, млеко не дают,

Бьют нас в поле,

Жмут в лесу,

Ног домой не унесу!

Огромная мина ударилась в ствол сосны. Сизый дым гремящим фонтаном брызнул вверх, окутывая крону. Острый обрубок дерева просвистел в воздухе и, наискось распоров мех двухрядки, упал к ногам гармониста. Двухрядка замолкла. Янка крепко выругался, сжал кулак и сердито помахал им в сторону немцев.

– Так их, так!
– давясь от смеха, выкрикивал Омельченко.
– Сходи-ка к ним, Янка, набей поганые морды.

– Пошел к чертям!
– огрызнулся Корень.

– А ты не злись, - улыбнулся Смугляк.
– Хорошо, что мех, а не брюхо распороло. Думать нужно было.

– Жалко, гармонь покалечили, - бурчал Янка.
– Ну, подождите, гады, я в долгу не останусь: все ваши губные гармошки перековеркаю. Надо же угодить прямо в мех. Идем в землянку, Коля!

Навстречу ему вышел Омельченко с балалайкой.