Наедине с совестью

Хорошо и тепло было Смугляку от этих дум. Но скоро светлое настроение его омрачилось. Сразу же за полустанком начались сплошные развалины и пепелища. Когда-то здесь у каждой рощицы ютились большие русские села, возвышались новые здания школ и магазинов, а теперь всюду торчали обломки стен, обгорелые деревья и трубы, трубы, трубы! Стаи грачей с угнетающим карканьем кружились над пепелищами, боязливо садились на искалеченные сучья тополей, снова поднимались и снова кричали. Где же обитатели этих пустынных мест? В какие стороны разбрелись они?

Наконец, недалеко от дороги Смугляк заметил полусогнутого старика и подростка-девочку. Они копошились возле большой русской печи сгоревшего дома. Это было необычно, как в сказке. Рыжебокая печка густо дымила, и сероватый тяжелый дым расстилался по развалинам. Необъяснимая сила потянула Смугляка к этой печке. Еще на подходе он отчетливо разглядел запачканное сажей лицо девочки и длинную бороду старика, словно подернутую инеем. Старик был в коротком домотканном зипуне, подпоясанном толстым обрывком веревки. На голове его торчала старая шапка из желтого кота. Девочка собирала и подносила хворост, а дед частями бросал его в печку.

Смугляк подошел к ним, поздоровался и не спеша начал снимать вещевой мешок с широких плеч, на которых остались сухие полоски от лямок. Девочка застенчиво улыбнулась и качнула головой в знак приветствия, а старик равнодушно повернул голову в сторону подошедшего, смерил подслеповатым взглядом его высокую, перетянутую ремнем фигуру и отвернулся, продолжая свое дело. Смугляк покашлял. Ему сильно захотелось поговорить со стариком, сказать ему теплое слово. Поглядев на его согнутую спину, он присел на обрубок дерева и, вынимая из кармана портсигар, проговорил просто, задушевно:

– Может, покурим, дедуня?

– Благодарствую, сынок, - неожиданно быстро отозвался старик, повернувшись к пришедшему.
– От трубочки табачку не откажусь. Аннушка! позвал он внучку, - присмотри-ка за печкой, детка, а я передохну малость.
– И, присаживаясь рядом с военным, добавил: - Ты бы мне парочку спичек, сынок, оставил. Плохо теперь у нас с этим. Магазин уцелел, а спичек никто не привозит.

Глаза старика были красными от дыма, а голос - хриплый, простуженный. Смугляк обрадовался завязавшемуся разговору, подал старику портсигар с табаком и полез в карман за "бензинкой".

– Спичек оставить не могу, дедуня, - сказал он приветливо, - а вот зажигалку с удовольствием оставлю.

– Что ты, сынок!
– поднял голову старик.
– Такая штука и самому пригодится. Нет спичек, ну и не надо.

– Берите, берите, - настаивал Смугляк.
– Здесь вот на донышке запасные камни, а бензинчику у проезжих шоферов раздобудете. Зажигалку я себе другую смастерю, война научила.

Старик поблагодарил Смугляка, повертел зажигалку в руках, попробовал зажечь и, кивнув головой на запад, спросил:

– А вы туда, значит?

– Туда, дедуня.

– Да, теперь все туда идут, - уже задумчиво проговорил старик, склонив голову.
– Такое время теперь. Немало горя принесли нам хвашисты, а это не прощается. Гляди-ка, вот, что хрицы поганые оставили!
– указал он рукой на развалины и обгорелые деревья.
– Как хошь, так и живи: ни угла, ни одежи. Одно забрали, другое спалили, окаянные! Даже гнезда грачам смастерить не из чего и негде, вьются над пепелищем, а на деревья не садятся, пугают их головешки обгорелые.
– Старик с минуту помолчал, облизал сухие губы и опять повернул голову к Смугляку.
– Да, туда-то вот много солдатиков уходит, а сколько их назад вернется?.. Мой сын тоже там. С первого дня войны ушел, и до сих пор ни слуху ни духу от него. Может, давно уже голову сложил. Кто знает?

– Может, сложил, а может, фашистов колотит, - успокаивающе проговорил Смугляк.
– Мы побегали от фрицев, теперь пусть и они от нас побегают. Не пришлось им поглядеть Москвы-то нашей.

– Это ты верно говоришь, сынок. Не увидели они столицы нашей белокаменной. Ходил я на днях за Урочище, поглядел, сколько их понабили там! И машины, и повозки, и люди - все в одну кучу свалили, смотреть жутко. А кто виноват? Они! Не мы к ним лезли, а хрицы к нам в дом вломились. Вот и получили по заслугам. А о Загорском ты, случайно, не слышал? Оно недалеко отсюда?

– Нет, дедуня.

– Там картина еще страшнее, - покачал головой старик.
– Наши хвашистов так накрыли, что они даже склад целехонький оставили. А за Ивановкой кладбище их какое? Всю березовую рощу на кресты вырубили. Хотел было и я на Загорском складе шинелишку хрицевскую взять, да раздумал: противно смотреть на их рясы зеленые. Пока в зипуне похожу, а там видно будет. Весна ведь уже.

– А где вы сейчас живете?
– спросил Смугляк, оглядываясь кругом, где чернело только одно пепелище.
– Что-то жилья не видно?

– А мы в землянке живем, сынок, - показал старик на желтый холмик у самого обгорелого дерева.
– Солдатики помогли мне соорудить ее. Теплая. Живем с внучкой. Это дочь моего сына, о котором я говорил. Матери-то нет у нее, еще перед войной скончалась. Выросла Аннушка с дедом. Сегодня вот надумали картошки испечь, для этого и печку накаливаем. А в чугунке картошка варится. В военное время сухарь да вода - барская еда.

– Все-таки сухари есть?
– поинтересовался Смугляк.

– Нет, сынок. Сухарей-то вот и не хватает нам. При отступлении хрицы все под метелку у людей забирали, а я ухитрился спрятать три меры пшена да яму картошки в огороде. Жить и без муки можно, только бы вы уцелели, к семьям вернулись.

Подошла Аннушка, сказала, что картошка уже сварилась. Старик поднялся, слил из чугуна воду и поставил его на пенек перед Смугляком, прикрыв квадратным обрезком железа.

– Давай, сынок, и ты картошки нашей отведай.

– Спасибо, дедуня, я еще не хочу есть.

– Спасибо скажешь потом, когда поешь.

Михаил не мог отказаться от приглашения. Короткая и бесхитростная беседа как-то породнила его с дедом Аннушки. "Крепкий старик!
– подумал гвардии младший лейтенант.
– Ни угла своего, ни хлеба, а он стоит, как вековой чудо-кедр. Врос корнями в родную землю - не вырвешь. Невзгоды пригнули старика, но не сломали души его. Вот она, Русь, могучая и непоборимая!" Смугляк развязал мешок, вынул из него кусок сала и коричневый кирпич хлеба, положил возле чугуна.

– Пусть будет так. Я вашей картошки отведаю, а вы сала и хлеба солдатского. Бери, Аннушка, не стесняйся, и вы, дедуня.

– Благодарствуем, сынок.

Понравился гость смоленскому деду. Глядел на него старик и думал: "Простой, понятливый, говорит дельно и горе людское понимает. Руки рабочие, мозолистые, видно, из нашего брата выходит. Час тому назад появился, а разговаривает, будто век с тобой в одном дому прожил". Взглянул еще раз на Смугляка, взял кусок солдатского хлеба, пожевал беззубым ртом, спросил: