НАИРИ

– Интересная теория.

Щелкнуло и загудело слева.

– А вы интересная женщина. Сейчас мало кто задумывается над такими суевериями.

– Сейчас на самом деле все потеряло значение. Во главе другие приоритеты, лишь бы просто живым остаться. Но я помню случай из детства, из тех времен, когда билеты на самолет было не в любой день легко достать. Один папин знакомый куда-то сильно спешил, сидел в аэропорту перед рейсом и ждал, когда освободится бронь. Дождался – там был только тринадцатый ряд. Он отказался от билета и никуда не полетел. Смешно?

– Именно что смешно. В каждом самолете есть тринадцатый ряд и каждый раз в нем кто-то летит. Вот у нас сегодня – целых шесть человек. Если что-то случится с ними, то случится и с нами. Но с нами ничего не случится, значит и они долетят без проблем.

– Если все подряд не сломают ноги, спускаясь по трапу, – возразила женщина, бросив через меня недобрый взгляд на бывшую учительницу.

Видимо, та успела ее чему-то поучить до моего появления.

– Ваша теория еще интереснее, – я усмехнулся. – Но мы с вами не все, мы пойдем по другому трапу.

– Договорились, – она серьезно кивнула. – По другому, так по другому.

Справа уже не гудело, а позванивало. Двигатель прогрелся, Пратт вместе с Уитни знали свое дело.

– На самом деле, если на то пошло… В каком ряду мы с вами сидим?

– Если честно, не знаю. А в каком?

– В двадцать первом, – ответил я, не задумываясь, почему женщина с красивыми ногами не знает своего ряда.

– И что это меняет?

– Все.

Женщина смотрела непонимающе.

– «Двадцать одно» – счастливое очко. «Тринадцать» им гасится. Минус с плюсом обращаются в ноль.

–…Возьмите вкусняшку!

В проходе стояла бортпроводница и, маслясь улыбкой, держала перед пенсионеркой поднос с конфетами. Я потянулся, захватил целую горсть и молниеносно отдернул руку. В ответ раздались такие звуки, что промедли я долю секунды – и острые ноготки, покрытые бесцветным лаком, впились бы в меня.

Соседка восхищенно покачала головой:

– Ловко. Вашей быстроте позавидуют десять кошек.

– Быстрота спасает жизнь. Держите.

Я раскрыл ладонь, она взяла леденец в зеленой обертке.

– Почему эта Раушания вас так ненавидит?

– Какая Рушания?

– Да серенькая сикушка в малиновом, которая на вас зашипела.

– А откуда вы взяли, что она Раушания? А не Чулпан или… Эндже. Хотя она такая же Энже, как я Арчибальд.

– «Же» понятно. А «эМ» причем?

– Не «МЖ», а «Эн-Дже». То есть «жемчужина».

– А это по-каковски?

– По-татарски. Мы летим казанским бортом, тут все татаре.

Двигатели рокотали одинаково ровным гулом.

Самолет тронулся.

Планер жалобно заскрипел.

Каждый кусок дюраля, каждый винтик, каждая заклепочка жаловалась, что им до смерти надоело болтаться в небе и хочется больше не покидать землю, пойти на переплавку и возродиться в чем-то более спокойном – хоть в пивных жестянках. Впрочем, я никогда не интересовался, льют ли пиво в емкости из вторичного алюминия.

– А вы что – знаете татарский?

– Откуда мне знать, я не татарин. Но некоторые имена известны. Так почему эта маленькая злючка – Рушания?

– Потому что так написано на бейдже, который прицеплен ей на грудь. Почему вы не прочитали?

– Потому что я на ее грудь не смотрел.

– А на мою смотрели.

От женщины не укрывался ни один взгляд.

Это казалось даже забавным.

Нам предстояли всего пять минут предполетных разговоров и от силы десять послеполетных, разделенные четырьмя часами сна.

Мы не имели потребности знакомиться, друг для друга оставались безымянными.

Между нами не существовало словесных границ, устанавливаемых знанием или перспективами.

Я мог отвечать как угодно и ответил то, что думал:

– Потому что у вас есть грудь, а у нее – нет.

Треща и раскачиваясь, «Боинг» доехал до края перрона, свернул на рулежную дорожку.

– Но она не виновата в том, что у нее слишком маленький бюст.

– Как и я в том, что люблю женщин, у которых бюст не слишком маленький.

Говорить можно было все.

– А лучше – совсем не маленький. Как у вас.

Соседка прожевала конфету, я протянул следующую.

– С вами ясно, – она кивнула, разворачивая хрустящий фантик – Но почему она так не любит вас?

– Я для нее чересчур хорош, вот она и бесится.

– Надо же…

Женщина посмотрела на меня непонятно.

– Для сорокашестилетнего женатого мужчины у вас очень незаниженная самооценка.

– А зачем занижать ее самому? – парировал я. – Для этого всегда найдутся желающие.

– Браво.

Она хлопнула в ладоши.

Отставная учительница встревоженно повернулась в нашу сторону.

– Мне нравится динамика нашего знакомства, – ало улыбнулась соседка.

– Мне тоже.

В иллюминаторе медленно ползла назад давно нестриженная трава, из которой торчали остатки конструкций непонятного назначения – самолет катился вдоль полосы к ее дальнему концу. Навстречу нам взлетел «Як-42», тоже в цветах «Татарстана»: местный авиаотряд давно прогулял последний «Ан-24».

– И, кстати, милая Рушана любит вас не больше, чем меня, – продолжил я. – Она ведь вам не предложила своих драгоценных… «вкусняшек».

– Именно что вкусняшек. Я, кстати, тоже не выношу это современное слово. А что касается «больше – не больше»… Меня вообще не любят женщины, кроме пары школьных подруг, но они не в счет.

Кажется, мы были чем-то схожи.

Вернее, соседка меня превзошла: я испытывал неприязнь лишь со стороны благовоспитанных кошелок, ее не любили все. Это говорило о том, что она – настоящая женщина.

Подобная моей жене, которую мужчины обожали, а женщины ненавидели.

– Никакие не любят. Ни старые, ни молодые, ни с большой грудью, ни с маленькой, ни с такой, как у меня. Но мне наплевать.