Накануне

– Меня? Иваном.

Солдат вскинул голову.

– Да ну? Это что ж, выходит, мы с тобой тезки. Меня тоже Иваном звать.

– По революции - тезки, выходит, - засмеялся Сосипатр.
– Иваном меня - по-партийному, по-нелегальному кличут. А по крещению я - Сосипатр.

– Чего?!
– удивился солдат.
– Да разве есть имя такое? Ну, удружил родитель.

– Отец ни при чем, он Семеном хотел крестить, по деду. Да с попом, видишь ли, в цене за крестины не сошлись: поп у нас в приходе - жаднюга, ну, как пастырю полагается, а у отца какие доходы: айвазовец тоже был. Поп, отцу назло, заместо Семена, когда в воду меня окунал, и хватил: "Крещается раб божий Сосипатр во имя отца и сына..." Отец его за руку: "Стой, очумел? В какого беса крестишь?" Да уж ничего не поделаешь - успел поп "святого духа, аминь" договорить. Стало быть, крышка. Так и записали Сосипатром.

Иван сокрушенно покачал головой.

– От-то пакостник, скажи на милость. Вредный они вообще народ - попы. У нас в полку, к примеру. На исповеди, на духу, обязательно пытает, не погрешил ли против начальства - "еже словом, еже делом, еже помышлением". Солгать солдат боится - кто на исповеди солжет, известно, после смерти в ад, на вечные муки. Притом, по закону божию, поп тайну исповеди обязан хранить: только к божьему сведению. А наш поп выспросит таким способом, и - по начальству. Мы сначала понять не могли, чего это у нас - то одного, то другого берут: кого в дисциплинарный, а кого и вовсе в арестантские роты. Потом обнаружили.

Сосипатр-Иван с особым вниманием глянул на солдата:

– Брали у вас, стало быть, солдат? За политику?

– Обязательно, - кивнул Иван-солдат.
– Полк у нас вообще рисковой: осенью даже на демонстрацию выходили, ты разве не слышал?

Опять засмеялся Сосипатр.

– Чего мне слышать: я на себе видел. Хороший у вас, стало быть, полк?

– Чтоб очень хороший, так этого я не скажу, - раздумчиво ответил Иван.
– Конечно, на начальство он лют, но я так полагаю: какую воинскую часть ни возьми - всюду сейчас солдат против начальства. Не может он против начальства не быть. Очень уж солдатская жизнь тяжела, товарищ Иван. Хуже всякого собачьего положения. Народу в казарме набито - не продохнуть. Койки в три яруса, по-вагонному, до самой крыши люди лежат, как кладь. В ночь дух такой, что хоть топор вешай. Грязь, клопы, вши. Что ни делай, в чистоте себя не удержишь. Опять же пища: только звание одно, что обед. Раньше хоть хлеба давали в полную порцию, а нынче за корочку сухую солдаты дерутся. А строгости!

Во взводе у нас не так давно рядового Игнатьева не за провинность какую, а за то, что заболел, на ученье не вышел, - под ружье поставили, он два часа постоял - да и помер. Конечно, терпим, - потому, куда солдату податься. Однако, я говорю, ропщет солдат.

– Так что, ежели по ротам у вас поискать, ребята найдутся... подходящие?

– Подходящие?
– Иван-солдат сдвинул папаху, почесал затылок.
– Как сказать... Ребята, конечно, есть, а вообще... Темный у нас, признать надо, народ: плохо еще разбирается, что к чему. Взбурлит, и опять в лямку... Смотри-ка, никак задавили кого, что ли: люди стоят.

У лавки, на углу, действительно, негустая сбилась толпа. Подошли.

Перед дверями, загораживая туловом вход, стоял человек, худощавый, с козлиной бородкой, в белом лавочном фартуке. За его спиной парень в тулупчике ввертывал неумело в железные петли дужку тяжелого висячего замка.

– Нет и нет!
– вразумительно и степенно говорил лавочник, разводя жилистыми руками.
– Сказано вам: кончился хлеб. И будет ли завтра, окончательно не могу сказать. Что я сделаю, ежели оптовики отпуск сократили. Мне, по моему обороту, на полторы тысячи душ нужно, на худой конец, а хлеба мне отпущено нынче пять пудов. Я ж, прости господи, прегрешение (он перекрестился), не Христос Иисус, тремя хлебами десять тысяч насытить...

– Да, тот бы расторговался, по нынешним временам...
– отозвался голос из толпы.
– Однако небось и у тебя поискать по кладовым да подвалам нашлось бы. Прячешь муку, несытая душа! Ждешь, пока еще круче цены взлезут... Народ - околевай, только б тебе барыш был.

– Действительно!
– с укоризною покачал головою лавочник.
– С таким барышом - находишься нагишом. Мне такая торговля не то что в убыток, а в разор.

– Разорился один такой!
– выкрикнул тот же голос.
– Пристукнуть бы тебя, ирода... Дети, пойми, голодом сидят... Вконец извелись дети, слышишь!

Замок щелкнул наконец. Хозяин принял ключ. И тотчас зашумела толпа, запричитали визгливые бабьи голоса.

– Это что ж, опять с ночи в очередь становиться? Опять до дому с пустой кошелкой!

Лавочник властно раздвинул рукою стоявших перед ним.

– Посторонись-ка, православные...

Он выбрался из толпы, пошел неторопливо, подволакивая ногу. Люди, переговариваясь и ворча, стали расходиться. Двинулись дальше и Сосипатр с солдатом. Солдат шел, покачивая головой.

– Как посмотришь... горя народного!.. Ввек, кажется, не вычерпаешь его...

Сосипатр промолчал. Только зубы стиснул теснее. За углом приостановился.

– Налево бери, под ворота. Пришли. Сейчас я тебя с неким человеком сведу... Я от него, в свой час, тоже - прямо сказать - жизнь увидел. Только смотри: ни на духу, ни без духа - ни слова никому. Я к тебе доверие имею - дважды ты мне на выручку ходил, но, смотри, насчет языка - ни-ни!

– Зря говоришь, - отозвался Иван-солдат и оправил поясной ремень. Что я, сам не понимаю. Сюда, под вывеску, что ли?

На вывеске, над крутым дворовым крыльцом, было написано: "Рабочее общество потребителей Выборгского района".

– Сюда, - кивнул Иван. Он взял под руку солдата и тотчас отпустил: со ступенек подъезда быстрым шагом сошла черноволосая девушка, в пуховом поверх шубки платке.
– Шагай пока что один, там за дверью, на лестнице, обожди чутку. Я сейчас.

Иван-солдат ухмыльнулся понимающе, оглянул девушку на ходу, скрылся за дверью, хлопнув створкою особо гулко. Мариша пожала руку Сосипатру.

– Из Народного? Выступали? Рискуете вы все-таки, новоявленный товарищ Иван... Я даже поволновалась сегодня, честное слово...

– Ну?
– заулыбался Иван, не выпуская руки Мариши.
– Вспоминали? То-то меня нынче - как ангела на воздусех... И толк, кажется, есть: вот, солдата привел: ежели свяжемся... А насчет риска - это вы напрасно. Я же не знаменитый какой. По первому разу провал, - в охранном и личности моей нет... У вас как? Очень мне охота опять с вами на работу, как на заводе было. Товарищ Василий ничего вам не говорил? Я просился, чтоб меня по вашей линии направили: к женскому дню подготовку проводить... агитатором.

– Да уж, хорош!
– покачала головой, посмеиваясь, девушка.
– Подвели меня! Товарищ Василий мне из-за вас даже выговор закатил: "С женской подготовкой, говорит, не управляетесь, - приходится к вам с другой работы перебрасывать. Неужели нельзя никого из своих институтских, хотя бы, девушек взять".

Глава 16

Наташа

Из своих, медицинского института? Не так просто, если да же Наташу, по гимназии одноклассницу, давнишнюю подругу, два года вместе в одной комнате живут, - и ту не удалось до сих пор ввести в работу.