Налог на Родину. Очерки тучных времен
Шрифт:
Если вы заметили, в последнее время, и особенно в последний год, градус нагрева того недовольства, которое принято называть «общественным», против того, что принято называть «властью», заметно повысился.
Рок-музыканты если не прямо зовут на баррикады, то поднимают на щит тех, кто на митингах пострадал от милиции и ОМОНа. И ладно бы Юрий Шевчук или Noize МС, потому как рок и рэп – генетически музыка протеста. Но что заставило гламурную Катю Гордон записать клип «Математика», посвященный тем, кого дубасили на московских митингах менты? И ладно бы издевательские блоги на «Эхе Москвы» – в конце концов, на то и «Эхо», чтобы продемонстрировать допущение оппозиции властями. Но как случилось, что вся оппозиция, от Эдуарда Лимонова до Евгения Киселева, ведет колонки в образцово глянцевом журнале GQ? А Ксения Соколова, обычно интервьюирующая
В том, что я описал – а я описал даже не верхушку, а снежинку на верхушке айсберга, – некоторые склонны видеть признаки революционной ситуации. Однако я придерживаюсь иной, чуть более циничной точки зрения.
Дело в том, что любая мысль – оппозиционная, консервативная, либеральная или радикальная – есть товар. При Брежневе этот товар был запрещен наряду с хождением доллара, но уже при Горбачеве случился взрыв, и запрещенное выплеснулось на рынок. Миллионные тиражи газет и журналов, бешеный интерес к телевидению, прущее как на дрожжах книжное производство – все это определило, что первыми разбогатевшими новыми русскими, помимо удачливых кооператоров-торговцев, стали телеведущие, обозреватели, писатели и книгоиздатели. Продажи идей приносили неплохую прибыль.
Ситуация с тех пор во многом изменилась – и, как говорят в таких случаях англичане, изменилось dramatically, драматически.
Наиболее покупаемых нематериальных товаров на российском рынке сегодня два. Первый – насилие (или отказ от его применения). Второй – успокаивающий галлюциноген: «Все хорошо, прекрасная маркиза», «мы – русские, с нами Бог» или: «Россия – великая наша держава». Существуют варианты.
Это раньше информационный телеведущий уровня Евгения Киселева или Татьяны Митковой мог купить «мерседес» и пентхаус. Сегодня пентхаус могут купить либо прокурор с начальником ГАИ, либо Иван Ургант с Андреем Малаховым. Мысль как таковая не пользуется спросом. Поэтому в издательстве, где выпускаются и экономическая газета «Ведомости», и журнал Esquire, сразу после кризиса урезали на 10 % зарплаты – и, насколько я знаю, до сих пор не подняли. Кстати, ровно на тот же процент упали в 2009 году в России книжные продажи. И пентхаусом за 2 миллиона долларов из писателей владеет одна Юлия Шилова, сочинившая 80 дамских романов с названиями типа «Как я влюбилась в начальника», – а Эдуард Лимонов не имеет никакого жилья и не будет иметь: приставы отбирают все его невеликие гонорары в пользу Юрия Лужкова, которому он проиграл суд.
Да и кто будет материально поддерживать Лимонова, Сорокина, Пелевина или даже крайне фертильного Дмитрия Быкова? Может быть, мифический мыслящий тростник, то бишь российский средний класс?
Я знаком с кое-какими данными исследования «Средний класс в России», проводившегося Независимым институтом социальной политики с 2000-го по 2007 год. Один из выводов потрясает: несмотря на значительный рост материального благосостояния, средний класс в России как составлял в 2000 году 20 % населения, так и продолжал их составлять спустя семь лет. Динамики нет. И это понятно, потому что начальник следственного изолятора, принявший через священника в церкви при изоляторе кругленькое подношение за изменение условий содержания гражданина, которого заказал следователю через прокурора другой гражданин, – еще не делают начальника, попа, прокурора и следователя средним классом, видящим ценность в книге и мысли. Того незатейливого рассуждения, что в бабках сила, что надо быть при власти
и не забывать делиться, им вполне хватает для того, чтобы заработать на фазенду с бассейном.Что же до издевательских интенций главреда Esquire Филиппа Бахтина, или песенок Кати Гордон, или арт-акций Лени Е*нутого, или блогов Владимира Варфоломеева, не говоря уж про этот текст с его автором – то, полагаю, вертикаль власти нас искренне считает полными, то бишь неопасными, мудаками, которые в лучшем случае накопят за жизнь на BMW 3-й модели, тогда как прокурор, начальник и следак уже сейчас рассекают на каком-нибудь Х6, а со временем замутят и Maserati.
То есть перед нами никакое не преддверие социальной революции в России, а картина относительного обеднения той группы внутри среднего класса, которая зарабатывает на жизнь продуцированием и репродуцированием идей. С одновременной утратой ею общественного влияния. Компенсацией за что и выступает удовольствие от прямого – без компромиссов и фиг в карманах – выражения своего недовольства.
Опасности в этой ситуации для нынешнего госкапитализма нет. Да, ругать власть, ругать Путина и Медведева все более модно, но это всего-навсего мода. А мода развивается подобно эпидемии: она начинается благодаря немногим особо активным носителям, потом инфицирование становится массовым, но рано или поздно идет на спад. Эту механику недурно описал в книге «Переломный момент» американский журналист Малкольм Гладуэлл – книга вышла на русском тиражом в 3000 экземпляров (кому у нас на фиг мысли Гладуэлла нужны?). Опасность в другом.
За вхождением в партию власти (с одновременным получением мандата на кормление) и за посыланием проклятий власти (с одновременным сокращением кормления) можно пропустить момент, когда все увеличивающийся пузырь власти (или, прибегая к терминологии Филиппа Бахтина, гора) вырастет настолько, что нижним ее слоям будет уже не с чего кормиться. Ведь пирамида растет с каждым днем: к ментам, гаишникам, прокурорам и судьям (а скольких я еще упустил!) уже десятилетие как добавились врачи, учителя, преподаватели, а в последние два года – директора детских садов, берущие, по разговорам, за зачисление от 20 до 50 тысяч рублей.
Когда действительно лопнет, покатится, рухнет – этот селевой поток погон различать не будет, и тогда нас накроет абсолютно всех, как накрыло когда-то абсолютно развалинами Советского Союза.
Только GQ и Esquire останутся лежать могильными плитами над разбившейся страной, как до сих пор могильными плитами на кладбище прежней страны лежат сохранившиеся кое у кого годовые подписки «Нового мира».
Скучное время года
Когда принесенные в школу гладиолусы увянут, а белые банты уступят место практичным прическам, начнется обычная учебная тоска. Иванов, к доске. Выучить наизусть от сих до сих. И я так учился, и вы. Все худшее – детям. Причем сами взрослые, если снова случится учиться, этой тоски избегут
Мы с моей 11-летней племянницей – коллеги. Оба – ученики. Оба учим французский. Nous apprenons le frangais. Она, правда, уже третий год, а я лишь второй, но во Франции уже вполне могу объясниться.
Qa va? – спрашиваю я Валю при встрече. – Comment as tu passe tes vacances? Как провела каникулы?
Племянница в ответ смеется, потому что детям часто кажется смешным то, что непонятно. И до меня не сразу доходит, что для нее непонятно звучит вопрос на французском. Я же знаю, что по языку у нее «пятерка» и что учиться она любит. А когда я продолжаю расспрашивать ее по-французски – где была? что видела? – она через минуту перестает смеяться и напрягается, как напрягаются дети, когда взрослые требуют того, чего дети сделать заведомо не могут.
Ну хорошо, перехожу я на русский, а чем вы занимались на ваших уроках? Может быть, вас учили писать по-французски sms? (Это я, понятно, загнул. Просто однажды мне встретился учитель английского, пришедший, как он выразился, в «лингвистически запущенный класс». И предложил сделку. Он детей учит sms-сленгу (где «h r u?» означает «how are you?», то есть «как дела?»), а класс в ответ обещает учить не только сленг. Я спросил, каков был итог, учитель признал, что «из запущенных превратились в отстающих», но добавил, что возник интерес.)