Наперекор судьбе
Шрифт:
Замерзшая, уставшая, но крайне возбужденная своим успехом, она зашла к Седрику, которому стало чуточку лучше.
– Думаю, в редакции снимки понравятся, – сказала она.
Снимки не просто понравились. Они произвели настоящий фурор. Художественный редактор позвонил Адели и сообщил, что снимок с шайрским тяжеловозом они дадут на развороте.
– Эти тяжелые, грубые сапоги – настоящая находка.
Потом он спросил, хочет ли она, чтобы ее имя было упомянуто.
– В качестве стилиста? – спросила Адель.
– Адель, дорогая, не разыгрывайте из себя наивную девочку. В качестве фотографа. Вы это вполне заслужили.
Адель сказала, что очень польщена этим предложением, и поблагодарила редактора. Интересно, смог бы кто-нибудь в Эшингеме
Глава 36
– Я ему все-таки расскажу. Я решил.
– Нельзя. Помнишь, что мама говорила? Ему сейчас и так забот хватает. А когда он вернется домой, это будет для него отличным сюрпризом. И потом, это ведь не твой секрет.
– Это вообще не секрет.
– Нет, секрет.
– Ру, хватит молоть чушь. Ну как ребенок может быть секретом? Думаю, ему будет приятно узнать. Он любит младенцев. Он мне сам говорил, когда Эми родилась. А Фергал уже подрос. Даже не младенец. Приятно знать, что они снова любят друг друга, правда?
Ру молчал. За свою недолгую жизнь он научился делать вид, что согласен со старшим братом, хотя такое бывало не всегда. Лучше промолчать, потому что Генри всерьез задумал написать отцу. По лицу чувствовалось. Возможно, Генри прав. Он почти взрослый. Вон как вытянулся, и голос ломается. Он все больше становился похож на отца. Ру, сильно скучавший по Бою, иногда даже вскакивал, когда Генри неожиданно входил в комнату. Ему казалось, что это отец.
Ру, как и Генри, теперь тоже учился в Итоне. Он вспомнил, как весной они впервые уезжали из Эшингема вместе. Оба нарядные, в итонской форме, делавшей их взрослее. Они сидели в машине и небрежно махали провожающим. Джоан Миллер была не единственной, кто провожал их со слезами на глазах.
– Надо же, как незаметно они выросли, – говорила она стоящему рядом лорду Бекенхему (тот даже не стеснялся своих слез). – Кажется, еще вчера они бегали в коротких штанишках.
– Дети, моя дорогая, всегда вырастают незаметно. Я буду очень скучать по сорванцу Ру. Кадетский корпус понес невосполнимую потерю. А какого прекрасного солдата я бы из него сделал.
– В общем, так: я напишу ему этим же вечером, – твердо заявил Генри. – Если проболтаешься маме, шею сверну.
– Я очень редко ее вижу, чтобы проболтаться, – с оттенком грусти ответил брату Ру.
И это было правдой. Чтобы заглушить все свои личные невзгоды, Венеция работала как одержимая, и последние недели пребывания Ру в Эшингеме не заставили ее почаще приезжать туда. Венеция в большей или меньшей степени взяла на себя обязанности ММ. Она планировала и рассчитывала бюджет, занималась продажей и рекламой книг. Книготорговцы ее любили. Им импонировала ее кокетливая манера общения. Венеция умело сочетала легкий флирт с твердым отстаиванием интересов «Литтонс». Как и ее мать, она не тратила впустую ни свое, ни чужое время. Венеция обладала безошибочным чутьем, зная, где, кому и как подать ту или иную книгу. Если в одном магазине она с жаром говорила о достоинствах нового романа, то в другом намеренно упоминала о нем лишь вскользь. Эта работа ее ничуть не тяготила. Книжное дело процветало, и спрос на книги превышал предложение. Книжные магазины, пережившие «воздушный блицкриг», всегда были полны народу. Издатели оказались в совершенно новом положении, когда им приходилось лимитировать поставки книг тому или иному магазину.
Венеция двигалась от успеха к успеху, что вселяло в нее уверенность в себе. Они с матерью великолепно сработались. Селия обладала настоящим талантом передавать часть своей работы тому, кому доверяла. А Венеции она доверяла целиком и полностью. Их общей проблемой все сильнее становился Оливер, которому откровенно не нравился их коммерческий подход к изданию книг. Тесные отношения, установившиеся между женой и дочерью, ему тоже не нравились.
Оливер, как всегда, говорил очень мало, а битвы, которые считал важными, выигрывал за счет своего упрямого, молчаливого неприятия.
– Я с этим не могу и не хочу соглашаться, – обычно говорил он.
Его
лицо становилось непроницаемым, и Селия с Венецией понимали: дальше спорить бессмысленно и лучше употребить это время на что-нибудь полезное. Потеря здания «Литтонс» сказалась на нем сильнее, чем на остальных. У Оливера произошло то, что называется пространственной дезориентацией. Он с трудом выдерживал пребывание на Керзон-стрит. Оливер чувствовал, что лишился прошлого, лишился своего наследия. Здание «Литтонс» всегда было такой же частью его жизни, как и дом на Чейни-уок. Он с раннего детства привык просиживать там часами, впитывая легенды, историю и атмосферу этого места. Полки, уставленные книгами, были фоном его жизни. Если бы его с завязанными глазами привезли в «Литтонс», он по звукам и ощущениям точно сказал бы, в какой части здания и на каком этаже находится.Потеря всей документации ударила по нему ничуть не меньше, чем потеря редких книг и склада в подвале. Оливеру всегда нравилась возможность проследить историю каждой книги от ее замысла до публикации. Это позволяло ему чувствовать свои корни. Он любил просматривать старые контракты и письма. Для него это было столь же важно, как для Селии – свидетельства о рождении детей, их первые локоны и башмачки. Керзон-стрит была для «Литтонс» временным пристанищем, но никак не домом.
Оливеру отчаянно недоставало ММ. Ее молчаливой и безусловной преданности семейному делу. Их объединяла общая история. Сестра была его стойкой, хотя и осторожной союзницей. Она знала, как он относится к книгам, и понимала, какое отвращение вызывает у него курс на откровенную коммерциализацию издательства, взятый Селией и Венецией. Но ММ теперь появлялась на работе далеко не каждый день; хорошо, если два дня в неделю. И то она приезжала достаточно поздно, а уезжала рано. Она уверяла, что с ней все в порядке, однако это явно было не так. Никто не знал, чем она больна. Они с Гордоном быстро и умело отметали все расспросы о ее состоянии. Но у ММ был очень нездоровый цвет лица и такая же болезненная худоба. Она быстро уставала. Просто не верилось, что когда-то эта женщина могла работать сутками напролет.
ММ утверждала: виной всему ее бессонница и тревога за Джея. Оливер и Селия оба уцепились за это вполне правдоподобное объяснение. Настоящую причину ММ и Гордон договорились не раскрывать как можно дольше. У ММ обнаружили рак желудка. Диагноз она восприняла со своей всегдашней стойкостью и потребовала, чтобы врач сказал, сколько ей осталось. «Максимум – полгода», – был ответ врача.
– Адель, тебе письмо.
– Спасибо.
Наверняка из «Вога». Они обещали ей заплатить. Деньги были бы весьма кстати, тогда бы она…
– Боже мой! – воскликнула Адель, увидев конверт.
– В чем дело? – удивилась леди Бекенхем.
Но Адель уже бежала к себе, зажимая в руках драгоценный коричневый конвертик, похожий на те, в каких приносили телеграммы. Только этот конверт был с символом Красного Креста и немецкой надписью: «Deutsche Rotes Kreuz». Адель не могла без содрогания смотреть на штемпель с готическим шрифтом, но главное находилось внутри. Адель открыла конверт. Там были не просто слова. Там были слова, написанные рукой Люка, а не скопированные чужой рукой, как произошло с ее письмом. Слова удивительные, удивительные слова: «Mignonne. Письмо запоздало. Мой ответ – тоже. Пиши снова, письмо я возьму у мадам Андре. Je t’aime, je t’embrasse, je t’adore. Люк» [80] .
Письмо пришло через Женеву, откуда его переслали в лондонское представительство Красного Креста, а дальше оно двигалось обычным образом. На конверте была английская почтовая марка. Адель посмотрела на дату. Письмо Люка добиралась до нее пять месяцев. Пять нескончаемых, мучительных месяцев. А с момента ее письма к нему прошел целый год.
Адель не сразу поняла весь смысл, вложенный в скупые слова. Значит, Люк съехал с их прежней квартиры. Как же она не подумала о таком варианте? Тогда это вполне объясняло и запоздалое получение Люком ее письма, и его задержку с ответом. Должно быть, добрейшая мадам Андре переслала ему письмо. Или он вернулся в их квартиру. И он был жив. С ним по-прежнему все было в порядке…