Наперекор судьбе

– Просто до жути жалко. Такой идеальный мужчина.

– Как и она. Нам-то ее все время пихали как образец для подражания. Но образец-то с изъянчиком. Я обязательно должна рассказать Бою. Он всегда восхищался Барти. Говорит, он знал, что Барти его осуждала… ну, за ту историю. Он будет шокирован.

Сестры позвали Боя якобы затем, чтобы выпить с ним, и поделились неожиданным открытием. Бой не был шокирован, однако новость изумила его.

– Да, девочки, ситуация интригующая. Но думаю, нам не стоит делать поспешные выводы.

Близняшки переглянулись и вопросительно поглядели на Боя.

– Бой! Уж кто бы говорил! – бросила ему Венеция. – Выводы напрашиваются сами собой. Эта образцовая Барти помолвлена с одним, а крутит роман с другим. С богатым мерзавцем, если верить оценкам Мод.

– Чьим? Ах, Мод. Начнем с того, что вы не знаете наверняка: он это или нет. Она могла познакомиться и с каким-то другим американцем. Их тут до чертиков. Кажется, численность американского контингента в Европе достигла почти полутора миллионов.

– Итак, это один из полутора миллионов, – сказала Адель. – Я его видела, и он вполне может оказаться братом Мод. Тот же цвет волос, похожий взгляд.

– Время покажет, – заявил Бой. – Никак кто-то из вас собрался припереть Барти к стенке?

– Ни в коем случае, – хором ответили близняшки.

* * *

Адель поделилась своим неожиданным открытием с Себастьяном. Она не собиралась ему говорить, но сказала. Ей было грустно видеть Барти в компании американца. Сама она хранила верность Люку и была полна решимости дожидаться его. Вероломство Барти шокировало и огорчило ее. Окружающий мир все больше лишался своих главных ценностей. Вот и Барти соскользнула с пути истинного. У Адели это до сих пор не укладывалось в голове. Добродетельная Барти, всегда такая разборчивая и строгая в вопросах морали, предавала человека, которого, как им всем казалось, она любила. В том, что Джон горячо любил ее, не сомневался никто. Что творится с миром? Казалось, еще совсем недавно такие понятия, как «любовь» и «верность», не были просто словами. Люди думали, прежде чем что-то пообещать, а данные обещания выполняли. Помолвка была святым ритуалом. Неужели война, разрушая города и дороги, одновременно разрушала честность и идеалы?

Случившееся заставило Адель задуматься о своей жизни и понять, как же мало там чего-то постоянного, определенного. Ее ожидания… Не являются ли и они иллюзией? Ее будущее и даже ее прошлое были под вопросом. Все поводы для счастья выглядели пугающе хрупкими, а надежды казались невероятно глупыми. Возможно, Люк по-прежнему жив и его парижская жизнь протекает в относительной безопасности. Прошло более девяти месяцев с момента его последнего письма. Трудно представить, чтобы он молчал так долго. Адель начинала все отчетливее сознавать, что она проигрывает сражение с жизнью. Одинокая, покинутая, никому не нужная.

Если бы не работа, она давно сошла бы с ума. Но даже успех ее фотографий недолго согревал душу. Ей по-настоящему нравилось заниматься этим, однако все это было лишь декорацией, внешним фоном. А копни чуть глубже – и наткнешься на подавленность и пронзительное одиночество.

Мужчины из числа давних друзей, приезжая в отпуск, приглашали Адель на обед, на танцы. В постель тоже приглашали. Она с удовольствием обедала и танцевала, но от постели всегда отказывалась. Иногда ей очень хотелось снова почувствовать себя в объятиях мужчины, но она усилием воли гасила желания тела. Пока есть надежда, пусть даже самая малая, она будет ждать Люка и хранить ему верность. Адель чувствовала: она должна ждать, пока не почувствует бессмысленность дальнейших ожиданий. И потому оставалась в одиночестве, а под внешней веселостью, мужеством и стойкой решимостью не сдаваться залегал глубокий пласт отчаяния и печали.

Флирт Барти с американцем больно ударил по Адели.

В таком состоянии и произошла ее неожиданная встреча с Себастьяном. Адель сидела в издательской приемной на Керзон-стрит. Она зашла к Венеции с откровенным желанием напроситься на обед с сестрой. Венецию она застала одетой и почти готовой уйти. Они с Боем собирались в театр, а потом в ресторан.

– Ему ведь скоро опять на фронт, – извиняющимся тоном сказала Венеция и ради приличия добавила: – Идем с нами.

– Не говори глупостей, – беззаботно ответила Адель, заставив себя улыбнуться. – Зачем мне мозолить вам глаза? Нет уж, спасибо. Приятно вам провести время.

Венеция ушла. Адель села на диванчик и стала соображать, чем бы занять сегодняшний вечер. Настроение у нее было паршивое, глаза – на мокром месте. Она не сразу заметила подошедшего Себастьяна. Он спросил, не случилось ли у нее чего. Адель повернула к нему дрожащее лицо и честно ответила, что случилось.

Себастьян повел себя как настоящий джентльмен: просто достал из кармана носовой платок и подал ей.

– Мне часто приходилось снабжать твою маму этими предметами, – сказал он, после чего обнял Адель и позвал к себе домой на ужин. – Я тоже одинок. Вот и поплачем друг у друга на плече. Идем, легче будет.

Они угощались превосходным пирогом с крольчатиной, испеченным миссис Конли, и Адель поймала себя на мысли, что у экономки Себастьяна пироги вкуснее, чем в родительском доме на Чейни-уок. Сначала она еще пыталась хихикать, рассказывая ему о том, как ей плохо. Себастьян ее внимательно слушал. Терпеливый, понимающий. Адель оставила ненужную браваду и стала говорить о том, о чем вообще говорить не собиралась. О своих поражениях и раскаяниях. На это Себастьян лаконично заметил, что глупо себя корить и воспринимать жизнь наподобие противника, которого обязательно нужно обыграть. Адель и сама не понимала, что́ ее потянуло за язык, но она рассказала и о Барти, о том, сколько злости и презрения вызвало у нее увиденное. Себастьян слушал очень тактично, подбадривал ее и обещал, что будет молчать. Но главное – он хорошо понял состояние Адели.

– Нет ничего хуже, чем видеть, как дурное поведение оказывается вознагражденным, – произнес Себастьян, и на его лице вдруг мелькнула его прежняя озорная улыбка. – Особенно когда человек изо всех сил старается быть хорошим. Должен сказать, Барти меня удивила. Хотя, зная ее, думаю, у нее это вызывает душевные мучения.

– Очень на это надеюсь, – сердито подхватила Адель. – Мне так жалко бедного Джона.

– Возможно, Барти ему написала.

– Вряд ли он прыгал от счастья.

– Нет, конечно. Он же разумный человек. Однако сейчас наша главная забота не он. Давай сосредоточимся на тебе.

– Да. Как по-вашему, почему мне от этого так плохо?

– Видишь ли, трудно спокойно воспринимать счастье других, особенно когда оно заработано нечестно и вдобавок ты сам несчастен, – ответил Себастьян. – Уж кто-кто, а я это знаю.

– Думаю, что знаете, – согласилась Адель, вымученно улыбаясь. – Себастьян, а когда все станет лучше?

– Лучше не станет, – почти весело ответил он. – Прости, но это так. Ты просто привыкаешь к такому положению вещей, вот и все. Я до сих пор плачу, когда вспоминаю, как сильно любил Пандору, или когда что-то вдруг отчетливо напомнит мне о ней.

– Мне вас очень жаль, Себастьян, хотя легче от моей жалости вам не станет. Это было так жестоко, так нечестно и… – Она замолчала.

– И что?

– Я хотела сказать… Нет, это глупо.

– Продолжай.

– Вы сказали про отчетливое напоминание. А у вас таких напоминаний должно быть все больше. Изабелла взрослеет и становится все сильнее похожа на мать. Каково вам это видеть?

– Ты права. Временами очень болезненно. Но характером Изабелла не похожа на Пандору. Она серьезнее и, боюсь, беззащитнее. За милой внешностью Пандоры скрывалась жизненная стойкость. Изабеллу жизнь будет бить очень больно. Мне жаль, что я не в состоянии уберечь ее от этих ударов.