Наперекор судьбе

– Слава богу, наконец-то в театре можно снова увидеть прилично одетых людей.

Адель подмигнула Барти.

– Да, слава богу, – отозвалась Барти.

В любом случае ей хотелось уехать из Эшингема. Жизнь здесь нельзя было назвать счастливой. Страхи леди Бекенхем насчет поведения нового лорда Бекенхема оказались небеспочвенными. Напыщенный, высокомерный, он был напрочь лишен обаяния своего покойного отца. Его появление в Эшингеме обеспокоило арендаторов и угнетающе подействовало на слуг, а его постоянные жалобы на поведение мальчишек из эвакуированной школы возмутили даже терпеливого и покладистого мистера Докинза, и тот заявил, что возвращение школы в Дувр запланировано на лето и что он ждет не дождется возвращения на прежнее место.

Как и предрекала леди Бекенхем, отношения между Билли и ее сыном не сложились с самого начала. Вначале ряд мелких стычек, потом крупная, когда Билли отказался седлать новому лорду лошадь для утренней прогулки.

– Простите, ваша светлость, но я этого сделать не могу. Лошадь хромает, да и вы для нее тяжеловаты.

– Изволь делать то, что тебе велят, – заявил ему Бекенхем. – Седлай лошадь и воздержись от своих… персональных наблюдений.

– Простите еще раз, но эту лошадь я седлать не буду. В моих словах насчет лошадей никто еще не сомневался. Если вы не верите – спросите ее светлость.

– Да будет тебе известно: теперь ее светлость – это не моя мать, а моя жена. Она наверняка согласится со мной, что ты должен знать свое место и не оспаривать мои решения. Ты, Миллер, слишком много себе позволяешь. Я это замечаю не впервые. И лучше не зли меня и выполняй то, что я сказал.

К счастью для Билли и лошади, леди Бекенхем, тоже находившаяся в конюшне, слышала эту словесную перепалку.

– Джеймс, позволь тебя на пару слов, – ледяным тоном произнесла она. – А ты, Билли, сходи в дом за моим кнутовищем. – Она посмотрела вслед тяжело ступавшему Билли, а затем повернулась к сыну. – Как ты смеешь говорить с Биллом в таком тоне? Сегодня я впервые обрадовалась тому, что твой отец покинул этот мир. Мне даже не представить, насколько он был бы огорчен и ошеломлен твоим поведением. Я уже не говорю о том, что тебе совершенно наплевать на здоровье твоей лошади.

– Ему платят за то, чтобы он делал то, что скажут, – ответил Джеймс.

– Чепуха! Ему платят за его работу. А его работа – заботиться о лошадях. У тебя до сих пор сохраняется какое-то ошибочное представление, будто слуги – существа второго сорта, которые находятся в полном твоем подчинении. Это крайне вульгарная точка зрения, и если ты хочешь быть успешным владельцем Эшингема, советую тебе поскорее от нее избавиться.

– Мама, прошу тебя, обойдемся без воспитательных разговоров. Вот уж не ожидал, что ты станешь поддерживать новомодные дурацкие теории о «равенстве всех и каждого». У этого Миллера очень странные манеры. Похоже, он возгордился тем, что является братом Барти Миллер, или что-то в этом роде. Думаю, и его увечье тоже сыграло в этом немалую роль. Сомневаюсь, что мне нужен такой главный конюх. Он только щеголяет своим опытом и знанием лошадей.

– Он превосходно знает лошадей, – заявила леди Бекенхем. – И не в пример тебе умеет их чувствовать. С управлением конюшней он тоже всегда справлялся. Я не верю в «равенство всех и каждого». Люди отнюдь не равны. Социальное неравенство – лучшее тому доказательство. Но это не дает нам права пренебрежительно относиться к тем, кто стоит ниже нас. Обществу нужны люди разных слоев. Я сама нахожу нелепыми все эти разговоры о социальном братании. Но если мы требуем от слуг уважительного отношения к себе, то должны уважать их человеческое достоинство. Это был главный принцип нашего управления домом и поместьем. Мы с твоим отцом оба его придерживались.

– Вот и доуправлялись до полного разгильдяйства, – буркнул Джеймс. – Кстати, Сара того же мнения.

– Это меня ничуть не удивляет. Насколько помню, ее дед купил себе титул… А что касается этой лошади, если ты все-таки сядешь на нее, то потом пожалеешь. Билли прав: она заметно хромает. Конечно, это тебе решать. Но если после твоей прогулки она на полгода останется в стойле, мы оба тут ни при чем.

* * *

Через три недели после этого разговора Барти увидела Шепарда, сидевшего возле задней двери. Старик едва не плакал. Смутившись, он поспешно встал и локтем задел чашку с чаем, которую она несла.

– Ой, простите, миссис Миллер. – Как и все слуги, он считал, что рождение Дженны внесло изменение в статус самой Барти. – Ради бога, простите.

– Не волнуйтесь, Шепард. Подумаешь, опрокинули чашку. Я возьму другую.

– Это для вас «подумаешь». Представляю, как бы это не понравилось его светлости.

– Кому? – Барти никак не могла привыкнуть к существованию нового лорда Бекенхема.

– Лорду Бекенхему. Совсем недавно он сказал мне, что находит мою глухоту… «крайне затруднительной для общения». Я не отрицаю, что плохо слышу. Но его светлость… то есть…

– Настоящий лорд Бекенхем? – с улыбкой подсказала Барти.

Шепард был настолько подавлен, что даже не улыбнулся.

– Вот именно, миссис Миллер. Он всегда говорил четко и внятно. Он знал, что это у меня после контузии на той войне, и всегда терпимо относился к моему недостатку. И ее светлость, конечно, тоже.

Барти дружески потрепала старика по руке:

– Не переживайте, Шепард. Мы все это понимаем. Что-то не припомню, чтобы вы меня не слышали. Даже по телефону.

– Рад это узнать, миссис Миллер. Но вы всегда говорите очень внятно.

– А теперь успокойтесь. Сделайте себе чая. Мне тоже. И если не затруднит, принесите в Голубятню. Боюсь, я бы и ту чашку не донесла.

В тот же вечер она передала леди Бекенхем свой разговор с Шепардом, и та пообещала «что-нибудь придумать».

* * *

Адель решила: пора возвращаться в Лондон. Эшингем был для нее замечательным прибежищем. Но теперь, когда завеса ее горя начала рассеиваться, когда исчезли отчаяние и неопределенность, она почувствовала необходимость вернуться в реальную жизнь.

Ее карьера фотографа быстро развивалась. Если бы она принимала все заказы, то была бы обеспечена работой на пять дней в неделю. А она любила эту работу, по-настоящему любила. Именно здесь Адели виделось ее будущее счастье. Помимо снимков для журналов мод, она занялась репортажной фотографией. С «Лейкой» на плече она проходила мили по Лондону и окрестностям. Некоторые ее снимки были почти сразу же признаны лучшими. Красивые пейзажи. Фермеры на полях. Молочница с бидоном. Фоторепортаж из кузницы, где она провела целый день. Дети, играющие в солдат и лихо марширующие по лужайке. Многим запомнился ее снимок на платформе в Эмершеме, где толпа эвакуируемых разбегалась, спасаясь от подлетающих «Фау-1».

К великой радости Адели, несколько ее фотографий были опубликованы в журнале «Пикчер пост». Ценнее всего для нее было письмо из американского журнала «Лайф», где выражалось сожаление, что они не могут поместить ее снимок заградительных аэростатов над Слау, но с удовольствием ознакомятся с другими ее работами.

Она знала, что дети приживутся в Лондоне. Они все-таки еще достаточно малы, чтобы привыкать к какому-то одному месту. Нони любила Эшингем, но еще больше ей нравилось общаться со своими двоюродными братьями и сестрами. То же можно было сказать и про Лукаса. Книги интересовали его сильнее, нежели игры и игрушки.