Народы моря

Ко мне подвели раба-ахейца, обнаруженного вместе с двумя десятками других рабов на третьем этаже, куда я поленился подниматься. Он был стар и беззуб, говорил с пришепетыванием и плямканьем и льстиво смотрел мне в глаза, отвечая на вопросы.

— Где Аммистамру? — первым делом поинтересовался я.

— Ушел со своими телохранителями к главным воротам, — ответил старик.

— Давно? — задал я следующий вопрос.

— Не очень, — ответил он.

— На нем был шлем с тремя черными страусовыми перьями? — высказал я догадку.

— Да, мой господин! — подтвердил раб-ахеец.

— У тебя теперь нет господ, ты — свободный человек, — поставил его в известность.

— Благодарю, мой господин! — проплямкал старый ахеец и полез целовать мне руку.

Ахейцы сейчас очень гордые, не привыкшие гнуть шею. Этот, наверное, давно в рабстве. Потерял всякое представление о человеческом достоинстве.

Оттолкнув его, спросил:

— Где Аммистамру хранит свои сокровища?

В том, что у правителя должна быть богатая казна, я не сомневался. В его покоях не нашли. Значит, хранит где-то в более надежном месте.

— В подвале. Я вам покажу, — произнес старик и пошел первым.

Если бы не он, мы бы долго искали вход в подвал. Стена в этом маленьком, глухом, пустом и темном помещении на первом этаже была обшита дубом, покрытым лакированной резьбой в виде кустарника или низких деревьев. Даже при свете масляной лампы трудно было различить дверь. Открывалась она наружу с громким скрипом и так тяжело, что старик справился только при помощи двух моих воинов. Вниз вела каменная винтовая лестница, довольно узкая. Не представляю, как по ней спускали большие сундуки, которые мы обнаружили внизу. Может быть, в разобранном виде. Подвал был длиной в половину здания и низок в сравнение с комнатами, от силы метр восемьдесят — мне постоянно приходилось наклонять голову, несмотря на то, что снял шлем. Там было сухо и так прохладно, что не хотелось покидать. Благовониями пахло, как в лавке по продаже их. Вдоль двух стен стояли впритык друг к другу простые, лишенные каких бы то ни было украшений, но покрытые лаком, дубовые сундуки с выпуклыми, округлыми крышками с бронзовыми рукоятками в виде кольца, торчащего вверх и закрепленного намертво. В первых пяти сундуках лежало золото в виде песка и самородков. Во второй пятерке — в слитках и украшениях. Затем шли два сундука с золотой посудой, в основном кубки и чаши разной емкости, и один с оружием с золотыми рукоятками и ножнами. Два сундука занимали драгоценные и полудрагоценные камни, в основном лазурит и жемчуг. Дальше шли сундуки с серебром, бронзой, железом. Бронза и нержавеющее железо сейчас почти драгоценные металлы. За ними — с благовониями, каждое отдельно. Потом — с красителями, в основном с пурпуром в маленьких кожаных мешочках. Если при открытии первых сундуков мои воины восклицали радостно и восхищенно, то потом пялились молча, потеряв от удивления дар речи. Такого богатства они никогда не видели, более того, даже представить себе не могли.

— Выносите все во двор, — приказал я. — Если сундуки не будут пролезать по лестнице, возьмите наверху корзины, кувшины, куски материи и перекладывайте в них.

После подвала во дворе было слишком светло и жарко. Пару минут мои глаза привыкали к яркому солнечному свету, после чего разглядели стройного юношу лет тринадцати, одетого в тонкую пурпурную рубаху. Курчавые черные волосы были заплетены сзади в три косы. Над пухлой верхней губой был черный пушок, а на щеках и подбородке торчали редкие черные волосины. Вокруг глаз сине-красные «очки боксера». Из ссадины на лбу вытекло немного крови, ее размазали, и засохла бледно-красным пятном. Судя по всхлипу одной из жен Аммистамру, это его сын.

Я приказал подвести юношу ко мне, спросил его на египетском, который обязательный второй язык у богатых финикийцев:

— Ты кто такой?

— Никмадду, — тихо, испуганно ответил юноша.

Поскольку не добавил больше ничего, надо было понимать, что все и так знают, что он — наследник престола. Точнее, если убитый мной во дворе — его отец, то уже правитель Угарита.

— Этого содержать отдельно и в хороших условиях, — приказал я.

Увидев, насколько богат Угарит, я пришел к выводу, что просто так ограбить город и уйти — глупо. Шумерский опыт подсказывал, что люди готовы безропотно платить тому, кто их победил. Некоторые делают это долго, некоторые не очень. В любом случае я ничего не потеряю, потребовав с захваченного города ежегодную дань. Если они привезут ее хотя бы раз — уже хорошо, а если два и больше — и совсем прекрасно.

Глава 55

В тронном зале со стен содраны панно из слоновой кости. Трон тоже вынесли и присовокупили к другой ценной добыче. Никто не сомневался, что его получу я. Трон мне не нужен от слова абсолютно, однако и отказаться не могу. Это будет рассматриваться, как отказ от верховной власти, и тот, кому при дележе достался бы трон, а этим человеком, скорее всего, стал бы Пандорос, претендовал бы и на нее. Через весь зал тянется общий низкий стол, составленный из многих, принесенных сюда из других комнат и даже зданий, и накрытый самой вкусной едой. Питье — вино и пиво — в кувшинах разносят и наливают рабы. По обе стороны стола сидят на низких табуреточках командиры отрядов. Во главе стола — я и юный Никмадду, новый правитель Угарита, утвержденный мной. На нем чистая пурпурная рубаха, подпоясанная ремнем с треугольными бронзовыми бляхами. Волосы причесаны и распущены — он теперь взрослый. Ссадина на лбу покрылась корочкой, а синяки вокруг глаз частично потемнели, частично пожелтели. Отныне Угарит — данник Милаванды, а Никмадду — мой вассал. Больше никто не посмеет навешивать ему «фонари».

— Если мы перестанем посылать подарки Аменмесу, он может напасть, — предупредил меня юноша.

В Та-Кемете, оказывается, уже три месяца новый фараон. Мернептах перед смертью назначил своим приемником не старшего сына, а младшего брата. Такой расклад и помог мне принять решение по Угариту.

Я сказал новому правителю города-государства:

— Если потребует дань, передашь Аменмесу мои слова: «Если он нападет на Угарит, я разобью его армию, а потом приплыву в Та-Кемет и помогу моему другу Сетти занять трон, незаконно захваченный дядей».

Я не пылал дружескими чувствами к Сетти, не собирался подписываться за него, но помнил, что лучший способ захватить какую-либо страну — развязать в ней гражданскую войну и помочь слабой стороне, чтобы уничтожали друг друга подольше, а потом добить ослабевшего победителя.

— Если ты успеешь приплыть, — возразил Никмадду с опаской, хотя я ни разу не позволял себе орать на него или бить, видимо, сказывается правильное отцовское воспитание.

— Аменмес не нападет, — заверил я. — Слишком шатко его положение, чтобы отправить так далеко большую армию. Кто тогда защитит его самого, если вдруг племянник поднимет бунт?!

— Думаешь, Сетти решится бунтовать? — спросил юноша.

— Не знаю, — честно ответил я, — но и Аменмес не знает, и даже Сетти не знает. Все будет зависеть от обстоятельств. Уход армии из страны может стать именно тем обстоятельством, которое подвигнет племянника на действия, даже если он этого не хочет. Вокруг него много жадных и решительных людей, которых не устраивает их нынешнее положение. Свита подчиняется тебе, а ты подчиняешься свите.

— Мой отец никому не подчинялся, — возразил Никмадду.

— Поэтому на троне теперь сидишь ты, а не он, — сказал я.

Юноша глуповат и труслив. Это еще одна причина, по которой я сделал его правителем и вассалом. Глупые и смелые и умные и трусливые долго на троне не сидят. Причем, как я наблюдал неоднократно, глупые трусы властвуют дольше, чем умные смельчаки. Да и подданным при них живется лучше.

За пиршеским столом царит беззаботное веселье. Мертвые соратники похоронены по древнегреческому обычаю — сожжены, а недогоревшие кости сложены в глиняные кувшины и зарыты. Добыча поделена, причем ее так много, что большую часть придется оставить. Забираем только самое ценное. Из рабов — молодых девушек и юношей, по одному на простого воина и два на командира. Того, что привезет домой каждый воин, хватит ему, чтобы безбедно встретить старость. При наличии, конечно, мозгов. Подозреваю, что немалая часть добычи осядет в забегаловках Милаванды и других городов. Что ж, каждый вправе сам решать, ради чего он рисковал жизнью.

— Когда пойдем в следующий поход? — спрашивает меня Пандорос, сидящий ошуюю.

Те командиры, кто слышал вопрос, замолкают, прислушиваются.

— На следующий год, — отвечаю я и добавляю шутливо: — Не знаю, как вам, а мне надо время, чтобы распорядиться захваченным в этом походе.

Командиры улыбаются, весело гомонят. Они получили по три доли, а кто-то и больше. Я отдавал командиру на весь отряд, а он распределял, согласно их внутреннему договору. Обычно командиру полагалось три доли, но в некоторых отрядах — пять. Мне досталась десятина от всей добычи, точнее, от самой ценной. Дешевое каждый мог брать в неограниченном количестве, если найдет для него место на своем судне. Представляю, сколько будет криков, ругани завтра утром, когда двинемся в обратный путь. Все суда переполнены, много чего придется выкидывать, чтобы элементарно не утонуть.