Нас возвышающий обман
Шрифт:
Значит, рядом идет не он... Хотя, в общем, все равно...
– Я справлюсь...
– Миссис Тонкс, позвольте мне, – сухие тонкие пальцы берут ее за руку. Люпин... Это он идет слева. – Я буду осторожен.
Марионетка... Мама вела, теперь Люпин ведет. Куда? В кресле было так хорошо, спокойно. И лес видно. Где-то там, за деревьями поляна — они там сидели на поваленной сосне. Гектор ее смешил, слова говорил такие теплые... Гектор... А тут даже солнце не греет, хотя платье черное и туч нету. И улица пыльная. Деревьев почти нет, только у последнего дома целый сад. Яблони...
– Мы
Молодец? Глупое слово, ненужное. Абсолютно бесполезное. Гектор умницей называл, феей. Он умел говорить правильно. Туфли запылились, стали такие же, как волосы... Ему нравилось, что она метаморф. Теперь все — обычная...
Сад — прохлада и покой. Тут трава, нет пыли. Скинуть бы туфли и босиком. А яблоки светятся, пахнут. Как здесь, должно быть, хорошо мечтать! И жить... Вот только этого не будет...
Гостиная, небольшая, а может, только кажется тесной из-за множества народа. В кресле у окна сидит старичок, тихий, седой, очень грустный. Сосредоточенно смотрит перед собой, будто боится расплакаться. Рядом с ним что-то обсуждают Молли и Артур Уизли. Миссис Уизли несколько раз всплескивает руками, утирает глаза огромным платком мужа. Такой нелепый, ярко-желтый в крупный синий горошек.
Люпин больше не держит за руку, рядом снова мама.
– Пойдем, дорогая, – разговаривает с ней как с помешанной, – только не волнуйся, держись.
Крепко сжимает локоть. Держаться? Как же противно скрипят эти складки! Кажется, голова сейчас взорвется. Помотать головой, стряхнуть наваждение — глаза Гектора, глядящие на нее из толпы незнакомых людей. Глаза Гектора!.. На лице низенькой полноватой старушки. Глаза опухшие, покрасневшие. Это все слезы.
– Дора? – Старушка пытается улыбнуться, но в уголках глаз бусинками блестят слезинки. – Я Агата Доусон, бабушка Гектора.
– Милая, – мама подталкивает вперед, но внутри все оцепенело, хрустит, как это проклятое платье. – Нимфадора!
– Ничего, – миссис Доусон берет ее руки горячими ладонями, – ничего. Она молоденькая совсем. Она справится! – Глаза Гектора, им хочется улыбнуться. Только губы дрожат. – Эдвард мой совсем плох. Ричарда пережил, теперь вот Гектора... Ноги отнялись.
Так вот кто сидит у окна!
– Миссис Доусон, чем мы можем помочь?
– Спасибо, миссис Тонкс... Я не ошиблась? Нет. Хорошо... Наши врачи говорят — инсульт. Артур похлопотал, – она махнула рукой в сторону мистера Уизли, – договорился у вас, в Мунго... Может, там что-то сделают... Ох! Мы слишком долго живем. Хорошо, что Клэр ничего не понимает...
– Клэр? – Не голос, а воронье карканье. В горле сухо, как в пустыне.
– Мама Гектора. После смерти Ричарда она... – Сколько боли в глазах этой женщины, и щеки совсем восковые — а должны быть румяные, с ямочками. Так Гектор рассказывал... – Она помешалась. Она верит, что он жив. Господи всемилостивый!
Если миссис Доусон заплачет, вселенная рухнет. Значит, Гектор заплачет. Дышать нечем, голоса гудят вокруг. Зачем они все здесь?
– Ох, деточка! – Теплые объятия, такие мягкие, такие родные. Яблочный летний дух. – Прости меня, родная... Пойдем на кухню.
Тут пирогами пахнет.
Яблочными. Ладонь по волосам. Глаза закрыть — и будто Гектор рядом. Нежно-розовый, словно отблеск рассвета, по кончикам волос.– Он любил тебя... – Снова смотреть в его глаза на чужом лице. – Такой счастливый был...
Миссис Доусон отвернулась, загремела чем-то... Противень с пирогом. Быстро нарезает, а слезы шипят на корочке — внутри яблоки светятся как янтарь. Спиной назад, к двери. Не мешать, не делить эту боль.
– Прости меня, – миссис Доусон откладывает нож, поворачивается. – Я себя боюсь... Знаю, должна сильной быть. Плохо выходит.
– Я не знаю, как...
– Никто не знает, милая... Я хочу тебе отдать кое-что. От него. Подарок...
Золотистый шелк скользит под пальцами... Пальцы неловкие — не открыть. Там внутри на золотой цепочке кулон... Маленькое янтарное яблочко.
*
И снова из тишины кухни в гул гостиной. О чем они все говорят? Мама где? Мистер Доусон в кресле у окна все так же сосредоточенно глядит в одну точку. Рядом стоит Молли Уизли, приглядывает за ним.
В дверном проеме черное лицо Кингсли. Он в костюме... Похоже, чувствует себя столь же странно, как и она в своем жестком платье. Лучше пойти к нему, чем слушать всхлипы миссис Уизли. Иначе не выдержать! И так тяжело выносить все эти сочувствующие взгляды, шепоток за спиной...
– Это, кажется, его невеста...
– Миссис Доусон говорила, они должны были пожениться...
– Откуда она такая?
Вот бы уши заткнуть! Она теперь никто... Из руки что-то скользнуло на пол, пришлось нагнуться — потеряться, исчезнуть для всех. Кулон солнечной капелькой на натертом до блеска паркете...
– Тонкс, что с тобой?
Сколько волнения в голосе! Словно она – тонкий фарфор и может расколоться в любую секунду... Люпин поднимает с пола, опять подставляет под чужие взгляды.
– Кингсли только что с Гриммо... Селена... Она не...
– Так понятно. Не до того ей... – Артур Уизли смотрит куда-то в пол, боясь встречаться глазами. – Молли у нее вчера была, говорит, что... – Осекся под взглядом Люпина. – Ее леди Гвиневра к себе заберет пока. Вместе с Лили. Кингсли пришел один?
– Один. Но Грюм обещал прийти...
– Мальчик им восхищался безмерно...
– В наше время опасно быть мракоборцем...
*
Голосов все меньше. Чужие уже попрощались, что-то выразили, чему-то посочувствовали – зачем, чему? – и скрылись наконец за дверью. Остались только знакомые. Когда-то в аврорате… или на Гриммо, может быть… в Ордене… Когда-то.
Сдержанно басил Кингсли, бормотал Люпин. Сперва на пороге кухни, потом – совсем рядом.
Кто-то смачно и с удовольствием выругался и потребовал еще виски.
– Это поминки, мать вашу, или сраный Святочный бал?!..
Дальше – совершенно неразборчивое, вероятно, ирландское.
Девичий голосок заспешил и заизвинялся.
Потом руку осторожно обхватили тонкие пальчики.
– Дора, милая… извини нас… Аластор с утра со стаканом не расстается… Ему очень жаль… Он очень ценил Гектора… правда… Просто он не умеет это выразить…