Наш человек на небе

– Иди в дом, Юра.

– Мне не холодно... Мам, а она совсем-совсем падает?

– Наверное.

– А почему на юг? Разве звёзды падают на юг?

– Потому что там тепло. Она летит в тёплые края.

– Нет, — сказал мальчик, упрямо поджимая губы. — Она же звезда. Она сама горячая.

Горячая броня плавила снег, но такую воду, конечно, пить никто бы не стал — разводили костры. Асланов ломал спичку за спичкой: руки тряслись.

– Дай сюда, — сказал Лизюков, отбирая коробок. — Всё нормально, Ази, всё нормально.

– Э! — сказал Асланов. — Всё нормально, Саша. Я не от страха.

– Я знаю, что не от страха.

Александр Ильич очень хорошо понимал друга: в танке гореть — не сахар. Ази ещё отлично держится.

– Подумаешь, горел. Не сгорел же. Сам выбрался, экипаж весь цел — чего тебе ещё?

– Не в том дело, — покачал головой Ази; смешно он это делал, словно танцевал круглыми бровями. — Понимаешь, я, как загорелся, ребят наружу гоню, а сам думаю: обидно было бы в трофейном танке сгореть. В «тридцатьчетвёрке» — пожалуйста, а в немецком — не могу.

– С души воротит? — посмеиваясь, спросил Лизюков.

– Э! Какой воротит — выворачивает!

– Ну, что поделать, негде было нормальные машины взять. Это нам повезло ещё, видал.

– Как так?

– Да немцы, когда артиллерию перебрасывали, только вид сделали. Те пушечки, что ты давил — это новые ПТОшки, семьдесят пять мэмэ. То есть эмэм.

– Э...

– Ну.

Он отвлёкся, чтобы скрошить в закопчёный котелок ещё несколько кусков твёрдого, как чёрствый хлеб, снега.

– Так что пошли бы мы в лоб, как сперва планировали... А знаешь, кто Михал Ефимычу их позиции обозначил?

– Кто?

Вместо ответа Александр Ильич указал пальцем в небо.

– Союзники? — с любопытством спросил Асланов, который про «марсиан» знал не так много, но и не совсем уж ничего.

– «Союзники», — передразнил Лизюков. — Бери выше.

 - Ну-у?..

– Вот тебе и ну, видал. Пакет передай.

Он принял пакет из совсем уже спокойных рук друга, развернул, принюхался.

Ну, что поделать. В наступленьи жировать не приходится, видал.

– Ладно, — сказал Лизюков. — Главное, что мы своё дело сделали. Теперь пехтура Лиду зачистит. Считай, снова наша Беларусь. Анна Павловна Ширяева, пятидесяти пяти лет, колхозница, вдова, кинулась на шею единственному сыну.

– Міхаіл! Сыночка, жывы!

– Ну-у, мама, — басил бородатый, нечёсаный и до смерти уставший Міхаіл. — Живой я, живой. Тута.

– Сынок! — рыдала мать и тянулась поцелуями к его лбу. — Я ўжо і не чула!..

– Да тута я, — отвечал сын, осторожно сжимая старушку в крепких объятиях. — Всё, мама, село наше. Сам Лизюков здесь!

– Ці не пойдзеце?

– Не уйдём! Нас теперь сам чорт отсюда не стрясёт! Машину трясло страшно, пол ходил ходуном.

– Иван! — кричал Половинкин в бреду, — Иван, не заводи мотор!..

– Щас, Колян, щас, — бормотал Кожедуб, лихорадочно высматривая на панели управления хоть какие-то знакомые символы, — отойдём подальше... После разгерметизации ангара «Разбойную тень» вынесло в открытый космос — хорошо, двери закрылись автоматически. Маленький звездолёт развернуло поперёк среза, повело кормой вперёд. Силовые кабели, которые, разумеется, никто не успел отсоединить, рвались один за другим, и «Тень», выпавшая из области искусственной гравитации, начала закручиваться вокруг своей оси.

Оно бы и ничего: выровнять машину — заурядный манёвр; только вот Кожедуб его не знал. Не дошли они с Ламтюговым и остальной группой до орбитальных манёвров, не успели. Для того и послали Ивана Никитовича, знатного первопроходца, на стажировку на «Палач».

– Щас, Коля, — бормотал Кожедуб, пытаясь взять управление; машину трясло всё жёстче, — держись, друзяка ты мой...

Ещё одного друга Иван потерять не мог; да и самому, между прочим, жить не надоело. Он разбирался с панелью и хмурился всё сильнее: символы ауребеша никак не желали складываться в нормальные слова. «Тэ...», читал лётчик, «тангаж? Допустим. Нэ... или это Аш? Одиннадцать... нет, Икс забыл, значит Тэ-Аш-Икс-одиннадцать...» - Что за безобразие?!.. — прозвучало у него за спиной. Кожедуб подпрыгнул в пилотском кресле — но голос был явно земной, русский. Из коридора в кабину, оступаясь и хватаясь за углы, выбирался какой

– то мужичок лет сорока (или, вернее, тридцати восьми), в очках и огромных мониторных наушниках, болтавшихся на шее. Сквозь растрёпанную шевелюру весомо, нагло, зримо просвечивала огромная свежая шишка.

– Безобразие! — возмущённо заявил мужичок. — Товарищ лётчик, наладьте же гравитационное взаимодействие! У меня тонкая аппаратура, невозможно так рабо...

Тут он почуял наконец запах горелого мяса; осознал, откуда исходит беспрерывный тяжёлый стон; опустил глаза и увидел скрючившегося Половинкина, который баюкал перерубленную кисть и требовал не заводить мотор.

– Прижимай его, товарищ, — сказал Кожедуб, в отчаянии хватаясь за первый попавшийся рычаг, — к полу прижимай! И сам держись: сейчас ударит нас!..

Мужичок машинально присел, пытаясь удержать мечущегося Половинкина.

– А что случилось-то? — спросил он, поднимая голову. И, вероятно, увидел. Потому что запнулся и замолчал, но почти сразу снова вскочил на ноги и схватился за спинку пилотского кресла. «Тень», содрогаясь всё сильнее, опрокидывалась в острую мешанину обломков, торчавших на месте одной из давних пробоин.

– Любопытно-любопытно, — протянул мужичок, — кажется, мы падаем на «Палач»?

– Ну уж нет, — прошипел Кожедуб, сражаясь с кнопками, — русские всегда побеждают. Щас я только двигатель запущу.

– Иван, не заводи мотор!..

– Любопытно-любопытно... надо бы Прошу спросить. Проша!..

– Некогда. Мы падаем!

– Уходи с челнока, Иван!..

– Держись, Коля!

– Любопытно-любопытно... Проша! Извините, товарищ лётчик, я не нарочно, потом почистим. Кажется, Вы не на ту кнопочку нажимаете, Вам надо вот на...

«Тень» встряхнуло. Палец уткнулся в панель.

И всё заверте...

Вейдер поднял голову. Чёрные провалы глазниц, как мечи, стояли против щедрого белорусского неба.

В небе только что погасла ещё одна звезда.

Фон Белов поднял голову, содрогаясь пред величием своего Фюрера. Каммхубер стоял у окна «военного» кабинета и всматривался в пустое берлинское небо. Закатные лучи пробивались сквозь редкие рыжеватые волоски на ладонях.

Несмотря на кривоватые ноги и возмутительную невзыскательность в выборе eau de Cologne, новый Фюрер начинал казаться Николаусу воплощением Короля-Солнца.