Наше послевоенное

– Все, что мы делаем, не является ошибочным до тех пор, пока результат не покажет, что мы ошибались.

Мама покупала свежее мясо на рынке. Мороженое мясо, которое в изобилии продавалось в магазинах, в нашей семье считалось несъедобным. По воскресениям я ходила с мамой на базар и помогала нести ей продукты.

Из мяса варились щи - ни борща, ни супа мама не любила. Щи назывались ленивые, ели их без сметаны.

На второе подавалось вареное мясо из супа и салат из помидоров и огурцов с зеленью, политый растительным маслом.

Приходя с тренировки, я кидалась на еду как зверь и мне до сих пор кажется, что ничего вкуснее я не ела.

Иногда покупали цыпленка и несли его вниз головой с базара. Потом кто-нибудь из знакомых соседских мужчин рубил ему голову, и мы готовили чахохбили или сациви. Бабушка пекла на керосинке блины, делала вареники с творогом, в чуде пекла яблочный пирог, в общем без газовой плиты и горячей воды, без всяких условий готовили очень вкусно.

Еда в нашем доме была на первом месте.

Помимо Зои, Заруи и Софы я, после того, как мы переехали, много общаюсь еще с Маней Альберташвили, тоже моей одноклассницей, она живет в доме напротив, и мы часто вместе ходим в школу.

Вот Маня сидит у меня и я пытаюсь объяснить ей что-то из алгебры, но обнаруживаю, что она не знает предыдущего материала. Пытаюсь объяснить приведение подобных членов, но нужно еще объяснить отрицательные числа, абсолютную величину. В общем весь курс алгебры от шестого класса до восьмого.

Я плохой педагог, ну просто никакой, а Маня еще тот подарочек по части математики.

В общем я так заморочила ей голову абсолютными величинами, что на вопрос, сколько будет пять минус три, Маня, не желая попасть в просак, тупо соображала, напряженно тараща свои черные, в черной обводке ресниц глаза.

Позднее, уже в десятом классе, помню, я рассказываю Мане задачку по геометрии с увлечением и надеждой, вдруг поймет? Маня внимательно на меня смотрит и минут через пятнадцать вдруг с размаху сильно ударяет меня рукой по спине.

– Не горбись,- говорит она, - ну что ты спину сгорбила, сядь прямо!

Я замолчала. Стало ясно, что все время, пока я объясняла, Маня не слушала, что я говорю, а смотрела, как я говорю, озабоченная моей некрасивой позой и привычкой сутулиться.

Разве тут до геометрии, когда подруга так себя уродует?

Маня носила косы, а потом подстриглась, и густые, черные волосы непроходимой чащей стояли у нее на голове. Худая, тоненькая Маня любила подчеркнуть свою талию и туго, по тогдашней моде завязывала на себе пояс.

– Маня, у тебя будет шнурованная печень, - говорила ей моя мама, пытаясь просунуть ладонь между поясом и Маниной талией.

– Нет, ничего, не туго,- отбивалась Маня.

А стоила маме отвернуться, она бралась за меня и затягивала пояс на мне покрепче.

– Посмотри в зеркало, так гораздо красивее,- настаивала она.

Маня жила с мамой и братом Аликом в доме напротив нас и часто забегала ко мне в свободное время, но вне школы, так как в школе я была в основном с Софой и Зоей.

Софкин свирепый нрав пугал Маню, и она избегала частых контактов с ней.

Мама дружила с Валей, ее мамой. Вечерами они любили посидеть, попить кофе. Валя подрабатывала шитьем и мы иногда заказывали у нее летние платья.

Пока Валя втыкала в меня булавки при очередной примерке, Маня варила кофе по-турецки (две чайные ложечки мелко молотого поджаренного кофе и одна чайная ложка сахара на меленькую кофейную чашку не более 50 г), и потом вчетвером его пили, аккуратно переворачивали чашечки, и Валя гадала на кофейной гуще.

Как-то летом я спешила к Софе. А вход в Софкин двор защищали ворота - железные ворота с маленькой дверцей, войти в которую можно было, лишь низко наклонив голову. Я не рассчитала и шваркнулась об эти ворота носом.

Из глаз посыпались искры, а из носа потекла теплая жидкость. Я подставила ладони, думая, что кровь, но вытекла целая пригоршня воды, вот до чего я нанырялась!

Я побежала к крану, скорее примочить нос холодной водой. Под краном стояло ведро. Как только я поднесла руку к крану, выскочил Софкин сосед по двору, мелкий белобрысый ядовитый еврей неопреленного возраста и стал орать на меня, что я мою свой нос над его чистым ведром.

– Слушайте, я очень больно ударилась об ваши ворота,- оправдывалась я, смущенная его злобным напором.

– Еще и ворота нам разнесла,- без тени сострадания вопил сосед. Он схватил свое ведро и унес.

Женат он был на полной черненькой женщине, не красавице, но смотрящейся красивой на фоне безобразного мужа. Насколько он был въедлив, криклив и ядовит, настолько она была спокойна и уравновешена.

Когда она, уже не в молодых годах родила, он много помогал ей в домашних хлопотах и кричал:

– Все уже умею по уходу за младенцами. Осталось кормление грудью пройти и все, могу сам рожать.

Его жена улыбалась, сидя на крылечке на лавочке и кормя ребенка грудью.

Милка Шустер всегда великолепно загорала, и я ей завидовала. Я всегда мечтала загореть до того, чтобы брови светлой полоской выделялись на темном лице. Как это казалось мне возможным при моих темных бровях, до сих не могу понять. Не имея крема для загара, я решила намазаться сливочным маслом и подбила на это Зойку. Осторожная Зоя намазала себе немного нос, а я намазала все лицо, плечи, спину сколько достала и грудь до купальника и разлеглась на камушках под солнышком.

Не прошло и десяти минут, как я почувствовала неприятный запах, но не сразу поняла его происхождение: масло начало разлагаться на солнце, и запах, который меня обеспокоил, был отвратительный запах протухшего масла.

Я вскочила, натянула сарафан и, оставив Зойку, побежала домой мыться с мылом.

Какое там! От холодной воды с мылом запах только чуть-чуть ослаб, пришлось идти в баню, сарафан пришлось стирать, но мерзкий привязчивый запах преследовал меня неделю, а сливочное масло я не ела после этого полгода.