Нашествие хазар (в 2х книгах)

Очнулся я только вчера и увидел рядом лежащий на маленьком столике кинжал искусной работы, напоминающий собою фигуру женщины. Если принять круглый набалдашник на ручке за голову, а саму ручку за шею, заканчивающуюся чуть покатой горизонтальной пластиной-плечами, за которыми следует широкое лезвие, сходное с бёдрами, книзу сужающимися до острия, то чем не фигура женщины!.. Господи, что это со мной?.. Плоть бунтует?! Значит, в теле начинают бродить жизненные соки, и смерть от меня отступилась…

Боже, сколько мы обязаны крымскому язычнику! Неужели он Тобою послан, чтобы выручать нас, а в данном случае - меня, от всяких бед?! Ты, Господи, наверное, исходишь из взгляда на него, как на человека, а потом уж из веры, которую он исповедует… Лишь бы присутствовали в нём христианские свойства души, и прежде всего - доброта… Тут я впервые подумал о его имени - Доброслав значит «добро, доброту славить…»

Но чувствую сердцем - скоро покинет он нас; если б захотел быть с нами, окрестился бы, как его друг Дубыня… Но право Клуда - оставаться язычником, и творить над его верой насилие мы с философом не будем, да он и не позволит… При мысли о том, что мы с ним расстанемся, у меня холодеет внутри… Он для нас, как брат.

Светоний открыл дверь в комнату. Поставил на столик кружку козьего молока, которое предписал мне пить Доброслав. Со мной его сейчас нет. Убедившись в улучшении моего здоровья, он пожелал из крепости Девин, где я пока находился с греком, отправиться с Константином и Мефодием во дворец к Ростиславу Моравскому. И уже скоро они должны вернуться.

Светоний вышел, а я снова задумался о том, что произошло…

Вообще-то, следовало бы радоваться: тайное стало явным, и на свет выплыла истина… Я очнулся неделю назад, и со мной успел до отъезда в Велеград поговорить Константин. Он и Мефодий хотели отправить со Светонием в Константинополь послание, в котором должны были поведать о предательстве и о тех, кого следует опасаться во дворце или заточить в темницу. Хотя Фотий и так знает, что опасаться нужно студитов, а вот заключить под стражу следует сразу Асинкрита - монаха и протасикрита Аристогена… Ктесия после того как он всё рассказал, мораване утопили в реке. Послали на другой берег погоню, но никого не поймали, лишь обнаружили в пещере погасший костёр. Ранее дым от него заметили не только мы с Доброславом, но и капитан «Стрелы»; он тут же сообразил, что дым - это сигнал, и нужно ждать вестей… И не ошибся. Да допустил промах германец, и в дощечке, им принесённой, мы прочитали, что капитану нужно задержаться у места впадения Моравы в Дунай до тех пор, пока не подойдёт хорошо вооружённый корабль викария Ганнона. Мы же, узнав об этом, быстро снялись с якорей; у нас не было достаточных сил и желания, чтобы сразиться с германцами и саксами.

А викарий не посмел, конечно, заходить в воды Моравы, чтобы погнаться за нами, хотя на землях князя Ростислава, как говорил мне Горимир, рыскает немало вооружённых германских отрядов, состоящих на службе у миссионеров. Думаю, и этих отрядов следует в дальнейшем опасаться, - проповедническая деятельность и здесь предстоит нам нелёгкая, но сие поняли мы и раньше, до нападения на меня германца, - ещё тогда, когда приняли от моравских послов предложение… Да не привыкать!

К вечеру я почувствовал себя настолько хорошо, что попросил вывести меня на крепостную стену городка, благо тут недалече; для пущей безопасности Горимир оставил нас в одной из угловых башен под охраной стражников.

С высоты стен видны внизу леса; только началось смеркаться, и птицы ещё не угомонились: стук дятлов и стрекотание сорок далеко разносились окрест. Но уже густой синевой отливали воды реки, по которым сновали лодки и под парусом шло чьё-то купеческое судно. Потом и река, и лес погрузились во тьму, деревья замерли и над их верхушками зажглись первые звезды.

Грек выглянул из башни, спросил, не хочу ли я уходить. Уходить отсюда мне пока не хотелось, и тогда он показался с тёплой полстью в руках и укрыл меня ею.

Теперь совсем вызвездило. Вот оно, небесное воинство… Вдруг упала звезда, другая… Это ангелы воюют с демонами, а мы, грешные на земле человеки, поем тогда осанну - «Спаси, я молю!» Поют и умные, и глупцы… Но сказано в книге Экклезиаста: «Число глупцов бесконечно…» Поэтому хор их звучит громче…

«Господи, спаси и помилуй нас - глупцов!..»

Утром я смог уже побродить по берегу Моравы возле городка, правда под неусыпным бдением грека, Крока и Бивоя, которых Горимир тоже оставил со мной. Чуть в стороне на холме я увидел странное сооружение: два врезанных друг в друга цилиндра с высокими стенами, выложенными красивыми фресками. Цилиндры заканчивались двумя куполами с золочёными крестами.

–  Неужели это храм?
– спросил я Крока.

–  Да, отче… Он построен по проекту ирландского миссионера, душа которого давно витает в чертогах Господних. Думаю, он заслужил делами на земле царствие небесное. А сейчас в храме настоятелем святой отец Славомир, из мораван, как и я… Ученик того миссионера.

–  На каком же языке он читает прихожанам проповеди?

–  На греческом… Как и его учитель!
– воскликнул Крок, удивляясь моей неосведомлённости.

–  Ах, да!
– спохватился я.

И тут припомнились мне строки из хартии князя Ростислава василевсу Михаилу III, которую после приёма в Большом императорском дворце моравских послов нам показал патриарх. В ней говорилось, что проповедуют в Моравии священники «из влах, из немец и из ирландец». И на наши недоуменные вопросы по поводу последних, Фотий пояснил, что в Моравию они проникли ещё два столетия назад, когда у англо-саксов образовались две церкви: римская и ирландская, находящаяся в тесной связи с нашей, греческой…

–  Чуть повыше отсюда, если скакать берегом Моравы или плыть против её течения, обнаружишь селение Микульчице. На его краю стоит прямоугольная базилика - это княжеский храм, где службу ведёт баварский священник на немецком. Ростислав хорошо этот язык разумеет, к тому же посещает сей храм и сын Людовика Немецкого Карломан, который живёт при нашем князе…

Снова не мог я сдержать недоуменного вопроса. Крок ответил:

–  В королевстве Людовика тоже не всё ладно… Из-за власти все тяжбы да напасти… У нашего князя - с племянником, у Людовика - с собственным сыном. Знать, власть-то слаще мёда…

–  Если бы только мёда… Наверное, слаще чего- то такого, что нам, простым смертным, не дано изведать, - вставил в разговор своё суждение доселе молчавший Бивой. Хотя он, видно, молчун по природе своей…

Светоний лишь переводил взгляд с одного на другого и третьего: говорили мы на славянском, он не понимал ничего и поэтому злился. Глаза выдавали… Я ему сказал по-гречески, что речь идёт о власть имеющих.

–  О-о, власть!
– улыбнулся конюх таверны «Сорока двух мучеников» и подытожил: - Хозяину - власть, а холопу - слезы…

–  Во-во!
– закивали головами Бивой и Крок. Греческим они владели. С этого мига в присутствии Светония мы стали разговаривать на его языке. Чтобы не обидеть обидчивого силача…

А ещё через день я присутствовал на проповеди отца Славомира, высокого, широкоплечего, с густой каштановой бородой красавца, мощь и стать которого не могли скрыть даже широкие священнические одежды.

В одной из ротонд читал он молитву один, без помощника, при тусклых свечах. Икон не было, а святые, Иисус Христос и Богородица нарисованы прямо на стенах; из-за давности лет краски потускнели, потрескались, - по ликам апостолов нельзя и угадать, кто Пётр, а кто Павел, кто Фома, а кто Андрей…