Нашествие хазар (в 2х книгах)

Иоганн стреножил коней и пустил их пастись неподалеку, а сам, пригнувшись, скользнул в каменный мешок, где было тихо и сухо.

Устроившись поближе к свету, проникающему через входное отверстие пещеры, он вытащил из кожаной сумки остроотточенное стило и несколько дощечек, облитых воском, и по-гречески нацарапал послание Ктесию… На мгновение задумался: «Кого послать - Вульфарда или Хлодвига?..» Понимал, что ночью пробраться на судно в каюту капитана - дело раскованное… И удастся ли это с первого раза - трудно ответить… «Поэтому пошлю надменного германца… Пожалею пока своего земляка-сакса».

Святому отцу была, конечно, известна заповедь Священного писания о том, что все люди равны перед Богом. Но выбрал для дела, чреватого смертельной опасностью, того, кто дальше стоял от него, Иоганна. А сказал же Иисус Христос: «Любите…» Любите даже врагов своих.

«Но я же не говорю, что не люблю Хлодвига, - успокаивал себя святой отец.
– Я лишь выбираю из двух человек одного…»

И когда с дровами вернулись Хлодвиг и Вульфард, Иоганн, указывая на первого, сказал:

–  Я выбрал тебя отправить сие послание к капитану диеры… Ты должен теперь слушать мои слова и уподобиться человеку, который строит здание на камне. А тот, кто слушает и не исполняет, - глупец, воздвигающий дом на песке. Вспомни, брат, Нагорную проповедь Христа.

«Ишь, сопоставил… Сказал бы прямо: «Посылаю тебя, как не нашего роду-племени… Потому и не дорожу твоей жизнью», - подумал Хлодвиг, но промолчал.

Взял дощечки, спрятал их в головном уборе и с наступлением темноты поплыл на тот берег, - благо Дунай в этом месте значительно сужался.

* * *

У Ктесия я заметил странную манеру общения: разговаривая, он не смотрел тебе в глаза, а на свою слегка согнутую в локте и чуть приподнятую левую руку, будто говорил с ней, а не с человеком. Лоб при этом у него хмурился, независимо даже от того, велась ли беседа в шутливом тоне или серьёзном. Глубоко вырезанные крылья носа капитана нервно трепетали при каждом слове, толстые губы подёргивались, - и тогда лицо его слегка одутловатое, с синюшным оттенком пьяницы производило на меня весьма неприятное впечатление…

Хотя поддерживать с ним разговор я находил интересным занятием, ибо он знал много и красочно всё излагал. Как раз это и подкупало Константина, и убедить его в моих подозрениях к капитану было не просто…

У меня вызвало недоумение следующее действие Ктесия.

До поворота в устье Моравы оставалось совсем немного, а капитан приказал стать у берега, ссылаясь на крайнюю усталость гребцов, - раньше я как-то не отмечал в нём жалости к невольникам. Вспомнился негус Джам, которого мы спасли от верной смерти, приобретя в его лица ревностного служителя нашей церкви. Забили бы тогда бичом мальчонку на глазах того же Ктесия…

Я сказал Константину, что с отдыхом бы надлежало повременить, - вошли бы в земли князя Ростислава, оказавшись в полной безопасности, там уж и пристали бы к берегу… Но философ - простодушное сердце - ответил на это:

–  Не можем мы людей лишить отдыха. Они гребут и днём, и ночью против течения… Прав Ктесий.

Константина поддержал Мефодий: есть у него такая слабость - потакать брату… Хотя он, как бывший военный, не мог не понять нелепость повеления Ктесия. А всё-таки согласился с Константином и, следовательно, с капитаном. Может быть, потому что во время нашего плавания никаких доселе происшествий, кроме бури на море, не происходило…

Мы приткнулись к берегу утречком. Горимир с рындами Кроком и Бивоем ушли на своё судно узнать, всё ли там в порядке. Я и Доброслав с Буком спустились по сходням погулять. Пса пустили побегать, и тот, соскучившись на диере по раздолью, стал носиться взад-вперёд по луговине, как очумелый.

Я и раньше пытался вызвать язычника на откровенный разговор, но он уходил от него. Сейчас же, оставшись наедине, я задал Доброславу вопрос, как говорится, в лоб:

–  Ты доволен теперь, что Иктинос понёс наказание?

–  Да, теперь я доволен… - помолчав, ответил Клуд.
– И рад, что именно так всё свершилось. Ведь я дал слово Мерцане, когда беседовал с ней в библиотеке философа, что не буду мстить её мужу… Отомстили ему другие.

–  Но ведь вы же с Козьмой, с Дубыней то есть, остались у монахов монастыря Иоанна Предтечи… Не поехали в Киев. Значит, всё-таки думали о мщении…

–  Не одна месть нами тут руководила. Была и другая причина.

–  Догадываюсь - какая… Все мы на службе у кого-то. И это понятно.

–  А если понятно, Леонтий, то не будем говорить об этом. Только знайте, лично вам мы никакого вреда не причинили…

–  В противном случае я бы не отдал в жены сестру твоему другу, - засмеялся я.

Рассмеялся и Клуд, потом вгляделся в другой берег и проговорил:

Никак кто-то костёр зажёг… Смотри.

Из пещеры на противоположной стороне реки тянулся дымок.

–  Какие-то бродяги… - предположил Доброслав.

–  Может и так. Только мы совсем перестали быть настороже… За время пути никто на нас не напал. Ни мадьяры, ни германцы, а мы плывём по той части реки, которая проходит по их землям.

–  Ты не прав, отче. Я наблюдал за мораванами… Они следят за всем неусыпно. Это касаемо и нашего судна. Держат ухо востро…

Зарычал Бук, мы насторожились. Взглянули в сторону каменных увалов, что громоздились за луговиной, - ничего подозрительного не обнаружили.

–  Наверное, какой-то зверёк из норы выскочил, - Клуд потрепал Бука по шее.
– Успокойся, погуляй ещё…

Но пёс от нас не отошёл, продолжал стоять, подняв голову и устремив взгляд в вытянутые в длину возвышенности с пологими склонами.

–  Не нравится мне это… Пошли на диеру!
– сказал я решительно.

По возвращении на «Стрелу» предложил Ктесию удвоить стражу, но капитан на это пошёл весьма неохотно, снова ссылаясь на усталость людей. Лишь ближе к ночи он увеличил количество постовых.

Слегка успокоенный, с наступлением темноты я отправился спать. Но сразу заснуть мне не удалось.

Я оделся и тихонько поднялся на палубу. Некоторые солдаты и матросы из нижних тесных помещений выбрались наверх и спали снаружи в живописных позах: кто широко раскинул руки, кто свернулся калачиком, кто, устроившись на канатных бухтах, неудобно свесил голову до самого пола.

Стоял дружный храп, такой же, как в весельном отделении диеры, где забываются тяжёлым сном невольники, только храп их перемежается надсадными всхлипываниями, стонами и жалобными вскриками, - видимо, им снятся с бичами надсмотрщики…

Царила глубокая тишина. С лёгким всплеском лишь накатывались на отмель волны, торкались в кормовую часть судна, обращённую к воде, - нос «Стрелы» был обращён к берегу.

Светила луна, лица спящих солдат и матросов были освещены, - на нескольких я обнаружил что-то вроде подобие улыбки. Может, снился дом, мать, отец, братья и сестры, хотел сказать, жена, дети… Но улыбались во сне только молодые, думаю, пока своей семьёй они обзавестись не успели.