Наши за границей

LXXXI

Пассажировъ. выхавшихъ изъ Женевы, было немного, да и т размстились главнымъ образомъ въ вагонахъ третьяго класса, второй-же классъ почти совсмъ пустовалъ, такъ что супруги хали одни въ купэ. Первое время Глафира Семеновна все еще продолжала дуться, сидла отвернувшись отъ мужа и совсмъ не отвчала на его слова, которыми тотъ такъ и сыпалъ, но когда онъ, раскрывъ ладонь, сталъ собирать волосы, вырванные изъ головы комми-вояжера, сдалъ изъ нихъ маленькую прядь и завернулъ въ клочекъ бумаги, она не выдержала и улыбнулась.

— Трофеи… хочу спрятать, — отвчалъ Николай Ивановичъ на ея улыбку.

— Охота! Куда теб эту дрянь? — поморщилась Глафира Семеновна.

— Въ воспоминаніе о богоспасаемомъ град Женев. Пріду домой и буду показывать, какъ я расправился съ нахаломъ. Побда… Жаль только, что французъ попался, a не нмецъ. Будь это нмецкіе волосы, такъ даже въ брелокъ отдалъ-бы вдлать и носилъ-бы его на часовой цпочк.

— Да это, кажется, былъ и не французъ, a жидъ.

— То-то я думаю, что французскій жидъ. Нахальство-то ужъ очень велико.

— Теперь и я скажу, что нахалъ. Вообрази, вдь онъ написалъ мн любовное письмо и просилъ свиданія со мной.

— Да что ты! Ахъ, мерзавецъ! Вотъ видишь, видишь… Чувствовало мое сердце! Гд-же это письмо?

— Разумется, я его сейчасъ-же разорвала, a то-бы ты чортъ знаетъ, что надлалъ изъ ревности.

— О! Да я-бы изъ него дровъ и лучинъ нащепалъ!

— И тебя-бы арестовали, и мы-бы изъ Женевы не выхали. Вотъ, во избжаніе скандала-то, я и разорвала. На раздушенной розовой бумажк письмо.

— Ахъ, подлецъ, подлецъ! Когда-же это письмо онъ усплъ теб передать? — допытывался Николай Ивановичъ.

— Онъ не самъ передалъ, а мн передала письмо двушка изъ нашей гостинницы.

— Это посл исторіи съ розой или раньше?

— Посл. Письмо мн передала двушка, когда мы вернулись изъ ресторана въ гостинницу, но, должно быть, оно было оставлено двушк раньше. Ты вышелъ изъ номера, a двушка мн тайкомъ и передала. Бумажка розовая, атласная, конвертикъ съ розой и бабочкой.

— Да что ты меня словно дразнишь! — опять вспылилъ Николай Ивановичъ. — Расхваливаешь бумажку, конвертикъ…

— Не поддразниваю, a просто разсказываю теб.

— Теб не обидно, теб не противно, что онъ чортъ знаетъ за какую путанную бабенку тебя принялъ?

— Да что-жъ обижаться на дурака! — спокойно отвчала Глафира Семеновна.

— Нахалъ! Мерзавецъ! Подлецъ! Нтъ, ужъ я теперь его волосы непремнно вставлю въ брелокъ и буду носить въ воспоминаніе побды.

Николай Ивановичъ свернулъ бумажку съ волосами комми-вояжера и спряталъ ее въ кошелекъ.

— A все ты своими улыбками ему поводъ подала, «Мусье, мусье… мерси, мерси»… Вотъ теб и мерси. Ты особенно какія-то пронзительныя улыбки передъ нимъ длала, когда мы хали изъ Парижа въ Женеву, — вотъ онъ и возмечталъ. Два раза за руку его взяла; чортъ знаетъ кто, a ты ему руку подаешь!

— Да вдь нужно было поблагодарить его за любезность. Ты, я думаю, видалъ, какъ онъ распинался передъ нами въ вагон. Ужинъ намъ схлопоталъ, конфектами насъ угощалъ. A ужъ какъ онъ образцы кружевъ мн дешево продалъ, такъ это просто удивительно!

— Молчи, пожалуйста, не расхваливай мерзавца!

Произошла пауза. Николай Ивановичъ злился и усиленно затягивался папироской.

— Теб-то больно отъ него попало! — начала опять Глафира Семеновна.

— Ну, что за больно! Онъ только схватилъ меня за голову.

— Нтъ, за уши. Вонъ уши-то и посейчасъ y тебя красны.

— Да что ты словно радуешься! — возвысилъ голосъ Николай Ивановичъ. — Конечно-же, ему вдесятеро больше отъ меня досталось, и доказательствомъ вотъ этотъ клокъ волосъ, — хлопнулъ онъ себя по карману. — У меня трофей, a у него ничего.

— Ты знаешь, вдь онъ тебя на дуэль вызывалъ, — продолжала Глафира Семеновна.

— Да что ты врешь! Когда?

— А когда подошелъ къ окну вагона. Ты вдь по-французски не понимаешь, а я-то поняла Изъ-за этого онъ теб и карточку свою визитную совалъ.

— Скотина! Задалъ-бы я ему дуэль. Пополамъ-бы его перервалъ, ежели-бы не сидлъ въ вагон. Туда-же, дуэль, жидконогая кочерга эдакая!

— Да онъ и звалъ тебя выйти изъ вагона, а когда ты не вышелъ, то онъ схватилъ тебя за уши, намреваясь побить, что-ли.

— Да не хваталъ онъ меня за уши!

— Ну, не хваталъ, не хваталъ.

— Конечно-же, не хваталъ. Что я не чувствовалъ, что-ли! — отпирался Николай Ивановичъ.

Глафира Семеновна посмотрла на мужа и улыбнулась.

— Да что ты подсмиваешься-то надо мной! — крикнулъ тотъ, раздражаясь.

— Просто мн забавно, что такое приключеніе съ нами въ дорог стряслось. Точь-въ-точь, какъ во французскомъ роман. Я даже читала что-то подобное, — отвчала Глафира Семеновна. — Конечно только тамъ драки не было и никто ни у кого не вырывалъ клока волосъ, а все обошлось по благородному, — прибавила она — Какой-то графъ влюбился въ замужнюю маркизу…

— Сочиняй, сочиняй! Эта маркиза-то ты, что-ли?

— Да вотъ въ род насъ. Только это было не въ вагон, а на станціи желзной дороги. Маркизъ съ маркизой сидли на станціи и отправлялись въ Ниццу. Вдругъ входитъ графъ и прямо подаетъ карточку: «Рю Лафаетъ, нумеръ такой-то»… Затмъ объясненіе: «Двоимъ намъ нтъ мста на земномъ шар… Или я, или вы… Присылайте секундантовъ»… И вотъ они дутъ въ Италію, и тамъ, среди лимонной рощи…

— Молчи, молчи! Вздоръ городишь! — перебилъ жену Николай Ивановичъ.

— Но тамъ маркиза была влюблена въ графа. Маркизъ былъ старикъ… — не унималась Глафира Семеновна.

— Довольно, теб говорятъ!

— А ну тебя! Ни о чемъ путномъ говорить съ тобой нельзя.

— Не люблю я слушать твоихъ романовъ. Вдь это все вздоръ, чепуха…

— Такъ о чемъ-же говорить-то?

— А вотъ хоть о томъ, что въ этомъ ресторан въ Женев, въ которомъ мы обдали, за водку меня просто ограбили. Знаешь, по скольку съ меня взяли за рюмку русской очищенной водки? По два франка, то-есть по восьми гривенъ на наши деньги, ежели считать по курсу. Пять маленькихъ рюмокъ я выпилъ и заплатилъ десять франковъ, четыре рубля. Ахъ! грабители, грабители! За простую русскую водк! Глаша, слышишь?

— Да не желаю я объ водк разговаривать! Ты объ романахъ не желаешь, а я объ водк — вотъ теб и весь сказъ.

Водворилась пауза. Николай Ивановичъ прижался въ уголъ дивана и сталъ похрапывать.

Поздъ мчался по направленію къ Берну среди живописныхъ горъ, усянныхъ по склонамъ виноградниками. Надвигались сумерки. Темнло.

LXXXII

Швейцарскія желзныя дороги изобилуютъ станціями. Поздъ бжалъ съ необыкновенной быстротой, но то и дло, почти каждыя десять минутъ, останавливался на какой-нибудь станціи на одну минуту, быстро выпускалъ и забиралъ пассажировъ и снова мчался. Второй классъ такъ и не наполнялся пассажирами — вс ограничивались третьимъ классомъ, и супруги сидли въ купэ второго класса попрежнему одни. Николай Ивановичъ спалъ крпкимъ сномъ и раскатисто храплъ. Глафир Семеновн не спалось. На каждой станціи она отворяла окно и наблюдала выходящую изъ позда и входящую публику, продавцовъ и продавщицъ, снующихъ по платформ и предлагающихъ публик пиво въ стаканахъ, сандвичи, груши, яблоки, виноградъ, букетики цвтовъ, плетеныя корзиночки, мелкія стеклянныя издлія, фотографіи швейцарскихъ видовъ, конфекты, печенье и т. п. Сначала продавцы и снующая публика говорили только по-французски, потомъ къ французскому языку сталъ примшиваться нмецкій языкъ и наконецъ вдругъ французскій языкъ исчезъ совершенно и воцарился одинъ нмецкій. Началась нмецкая Швейцарія. Глафира Семеновна, замтивъ измненіе языка при покупк състныхъ предметовъ, начала будить мужа.