Наследник чародея. Вот и кончилось лето. Книга вторая

– Всё, - я встал, подошел к Шалве. – Уходите. Будет кто-то нужен, позову.

Шалва стоял в дверях, непонимающе глядя на меня.

– Уходите! – я повысил голос, толкнул его рукой в грудь, вытесняя из комнаты, и закрывая дверь.

Весь процесс лечения у меня не занял и десяти минут. В самый разгар Дато вдруг открыл глаза, попытался что-то сказать по-своему, не по-русски, но я его тут же отправил спать, чтобы мне не мешал, и продолжил.

Импульсами «живой» силы убрать болезненную красноту никакого труда не составило. В конце процесса традиционно наложил конструкты «общего исцеления» и «регенерации».

В принципе, всё. Я даже особо не устал. Во всяком случае, такой слабости, как после лечения деда Пахома и, само собой, Оксанки из БСМП, я не ощущал. Только жутко хотелось пить.

Я уже хотел звать этого самого Шалву, как кое-что вспомнил. Сначала обновил «каменную кожу». Затем сунул руку во внутренний карман джинсовки, достал меховой комочек:

– Просыпайся, дружище! Запоминай место.

Потом начались «половецкие пляски». Прибежала какая-то женщина, тоже нерусская, стала тормошить Дато, гладить, что-то говорить, даже плакать.

Парень попытался подняться, но снова лёг, прикрываясь простыней –он был под ней совершенно голым.

Я спустился вниз, громко поинтересовался:

– Ну, и где мой чай?

– Садись, садись, братан, за стол!

Мужчины, сидевшие до этого за столом в майках, оделись, сели рядом. Мне отодвинули стул! О, как! Усадили за стол, сунули в руки большой керамический бокал с чаем. Я сделал глоток, поперхнулся, закашлялся. Чай оказался терпким, невероятно крепким, в сочетании с сахаром, которого для меня не пожалели, вкус получился необычным – горько-сладким и сумасшедше бодрящим.

Легкая усталость куда-то делась, голова стала ясной. Проснулся жуткий аппетит. Мне пододвинули тарелку с бутербродами – хлеб с вареной колбасой. Я, почти не разжевывая, проглотил сразу три штуки. Запил чаем. Следующие я уже ел, тщательно пережевывая, чередуя с глотками чая.

– Вкусно? – поинтересовался волосатик, оказавшийся рядом. Я взглянул на него, подумал, что поспешил, накладывая отсроченное проклятье.

А, в конце концов, его не поздно завтра снять.

– Нормально. Пойдет!

За стол, согнав кого-то, уселся Шалва. Он протянул мне брикет денег, перевязанных резинкой.

– Благодарю!

– Распорядись насчет мамы, - ответил я. – Надеюсь, ты держишь слово.

– Другого бы я за такие слова… - рыкнул Шалва. – Но ты наших законов не знаешь.

– Шалва, я ваших законов не знаю, - согласился я. – Зато я видел, как меня ты в гости звал…

– Я уже извинился, Антон, - повысил голос, перебивая меня, Шалва.

– Распорядись, Шалва.

На такое обращение – по имени и на «ты» – сам Шалва уже внимания не обращал. А вот его «коллег» это, с учетом моего возраста, немного корёжило. Один из них наконец не выдержал:

– Ты, пацан, уважение имей! Шалва Амвросиевич тебя раза в три старше! Он – «законник». А ты вообще никто!

Я повернулся к нему, дослушал его до конца и, едва сдерживая внезапно нахлынувшую ярость, ответил:

– Когда мне потребуется твой совет, я тебя спрошу. Сейчас мне он не нужен. Как и ты.

Тот попытался приподняться, встать.

– Только дай мне повод… - оскалился я. Внутри меня опять загорелся огонёк нарастающей ярости.

– Ша! Заткнулся, Никанор! – рявкнул Шалва, мгновенно превращаясь из доброго дядюшки в натурального волка. – Антон, успокойся. Всё гут. Сейчас домой поедешь.

И сразу возникла мысль, что Шалва вполне мог быть натуральным оборотнем.

– Насчет матери! – повторил я. – Распорядись.

– Всё, всё, - Шалва поднял обе руки. – Поехали за ней. Домой отвезут в лучшем виде!

– Шалва! – на кухню ворвалась давешняя женщина и закричала по-русски. – Дато в туалет пошел! Сам пошел!

Шалва посмотрел на неё и делано спокойно пожал плечами:

– Ну, пошел и пошел… Хорошо, что пошел! Посмотри там за ним, ладно?

– Чубрик! – обратился он к волосатику.

– Отвези Антона домой. Доставь уважение человеку.

Я снова осклабился, нагнетая обстановку:

– Шалва, ты думаешь, я человек?

Я взял со стола здоровый столовый нож и с размаху воткнул его себе в левое бедро. Лезвие жалобно тренькнуло, столкнувшись с «каменной кожей», и сломалось у самой рукояти. Я презрительно бросил ручку на стол.

– Вот где-то так!

Уголовники молча смотрели, переводя взгляды с меня на лезвие на полу, на рукоять. Чубрик вдруг тронул меня за ляжку, потрогал пальцем порез на джинсах («Рила», фигня, зашьется!).

– Нога… - пробормотал он. – Не протез!

Все как-то сразу притихли, замолчали. Я посмотрел на Шалву и спокойным равнодушным тоном поинтересовался:

– Думаешь, что эффект от пули будет другой?

– Кстати, - я усмехнулся. – С вас еще сорок рублей за цирк и компенсация за испорченные джинсы.

– Базару нет, - качнул головой Никанор, доставая из штанов ворох мятых купюр. – Держи, парень!

***

Зеленый «Москвич» выехал со двора, увозя таинственного молодого гостя.

– Вот это кадр! – восхищенно высказался Никанор.

– Кадр? – довольно усмехнулся Шалва. – Мы только что приобрели себе такого лепилу! Он же любую болячку вылечит, любую дырку зашьёт! И нифига он не расскажет… Люкс!

Он подошел к столу, взял бутылку водки, налил полный стакан:

– И сына мне из могилы вытащил! За здоровье!

Он опрокинул стакан, в несколько глотков опустошил его, взял с тарелки солёный огурец.

– А если его еще подтянуть, то мы тогда…

Он не договорил. Дверь распахнулась, в комнату влетел парнишка, тот самый, молодой шкет, который сначала следил за колдуном.

– Беда, дядя Шалва! – выдохнул он сходу. – Куцый с Бульдогом над мамкой колдуна покуражились…

– Как покуражились? – Шалва от неожиданности упал на стул. – Кто?

– Куцый и Бульдог, - повторил шкет. – Они вечером литр на грудь приняли ну и на неё набросились. Дескать, отомстить колдуну решили. Всю ночь её, короче пользовали. В общем, она утром в петлю залезла, вытащили, успели. Ща её Юрок домой отвёз. Она вообще никакая…

– Песец! – выдохнул Шалва. – Где эти уроды?

– Здесь, во дворе…