Наследник фаворитки
Шрифт:
— Я выручу тебя, — не колеблясь, сказал Алик.
Недавно в минуту откровения он похвастал, что знает, где мама хранит облигации золотого займа. Хорошо, он докажет, что способен на настоящую мужскую дружбу.
Вечером Алик отнес большой пакет облигаций Вавуле, и тот сразу же заспешил с ними куда-то.
— Через три дня я верну тебе все сполна! — уверенно пообещал он.
Два дня Алик, томимый смутным беспокойством, с нетерпением ждал назначенного срока. На третий день не выдержал — пошел к Христарадису. Тот жил один в большой однокомнатной, замечательно устроенной квартире. Алик уже бывал у него. Володя застеклил лоджию и превратил ее в настоящий
Он чрезвычайно гордился этим и утверждал, что во всем городе второго такого сада не сыщется.
На долгий звонок Володя наконец приоткрыл дверь, но цепочку не снял. Увидел Алика, недовольно нахмурился:
— Я не один. Что тебе? Надо было по телефону условиться о встрече.
Алик стушевался. Говорить об облигациях было крайне неловко, и он промямлил что-то вроде того, что вот-де мама сказала, что собирается проверить облигации. Вчера был тираж.
— Ну и что? — с ошеломившей Алика сухостью спросил Володя. — Какое мне дело? — После этих слов у него сделалось совершенно каменное лицо. Он прямо-таки прокалывал Алика злым, надменным взглядом.
— А если она хватится пропажи? — пролепетал Алик. — Извини, но я хочу знать, когда ты отдашь их? — Нет, он не требовал. Он лишь просил гарантий. Но то, что сделал Володя, буквально потрясло Алика.
— Ты просто пьян, мой друг, — сказал Володя четким категорическим голосом. — Поди проспись. Ты должен был прийти за ними завтра, а не сегодня. За такие вот штучки офицеры бьют обидчиков по физиономии. Но ты не мужчина. Ты трус и фигляр. Подожди минутку. Я сейчас вернусь.
Алику показалось, что сейчас Вавуля вернется с пистолетом и разрядит в него всю обойму. Сердце болезненно заныло, а ладони покрылись влажным потом.
Через некоторое время Вавуля протянул в щель тот самый пакет, который Алик передал ему накануне:
— Получай и убирайся.
Вечером Алик позвонил Вавуле по телефону. К этому времени тот уже отошел и сменил гнев на милость. Мягким тоном, как будто ничего не случилось, он пригласил Алика приехать к нему да захватить по дороге хорошего мяса и пару бутылок сухого красного вина: «Попируем у меня!»
Алик мчался к нему на такси с сумкой, набитой всякой снедью. Он позвонил и с трепетом ждал, пока откроется дверь. Володя широким церемонным жестом пригласил Алика зайти.
— Прости меня, Вавуля! — начал Алик, запинаясь. — Я совсем не хотел… Ты не думай, пожалуйста…
— Не надо. Не оправдывайся, — твердо остановил тот гостя. — Неужели ты решил, что я буду пачкаться из-за каких-то нескольких тысяч. Нет, мой милый, мне действительно срочно понадобились деньги, но я обошелся. Ладно, поставим крест и забудем все… Сегодня у меня удачный день, и я отпускаю грехи всему человечеству.
После этого случая Алик проникся к Володе еще большим доверием и в течение трех месяцев всячески старался загладить, если не искупить полностью, свою вину. Мамина коробка с облигациями трехпроцентного займа таяла день ото дня.
Когда дома открылась пропажа облигаций, с мамой сделался тяжелый сердечный приступ.
Алик, по обыкновению, упорно отпирался…
На перепутье
Стиснув зубы, Алик молча стоял над равнодушным, совсем чужим холмиком глины. Дыхание перехватывали спазмы, глаза заволакивало режущим красноватым туманом. Все давно разошлись, а он все стоял, скорбно склонив голову.
— Это такое горе, такое горе, — бормотал Алик, глотая слезы. — Бедная мама… Как я одинок… Как одинок…
Безвольными ногами он уходил с кладбища. Ему было жалко мать и страшно. Он чувствовал себя собакой, которую бросил хозяин.
Одновременно он испытывал и странное облегчение. Теперь ему некого бояться. Впрочем, «бояться» не то слово. Теперь никто не будет его стеснять и никто не будет мешать ему быть самим собой и мешать делать то, что захочется. Он одинок, но и свободен. Перед глазами вновь и вновь возникала мать — с искательной улыбкой на ярко накрашенном измученном лице, с усталыми, встревоженными глазами. Было что-то жалкое и унизительное в ее стремлении поспеть за крикливой модой, в попытках совместить в своей одежде век нынешний и век минувший — в этих тонких кружевах и рюшах, широкополых шляпках, пышных бантах, дорогих браслетах и брошах.
Милая мама с ее любовью, заботами и опекой вечно мешала ему. Алик быстро приходил в себя. Дышалось легче. Он снова каждой порой ощущал звенящую золотом красок осень.
Мать хотела прочно привязать его к устроенной по-своему жизни. Хотела, чтобы он был таким, как сама она. Он брыкался и вырывался из крепких пут, но не смел сделать решающего рывка. Мамины принципы и взгляды висели на нем, как тяжелые вериги на шее праведника.
И вот он наконец свободен.
В детстве Алик сломал левую руку. Она как-то там неправильно срослась, и еще до поступления в институт его освободили от службы в армии «по чистой».
Впрочем, это была еще не совсем полная свобода. Зато когда после смерти мамы отец с треском выгнал его из дому, наступила полная свобода.
Алик умел держать марку — ушел с высоко поднятой головой. Впрочем, самостоятельная жизнь оказалась не такой сладкой, как он ожидал. Для него начались трудные дни.
Раньше он считал свое бездействие уступкой обстоятельствам, чем-то вроде выигрыша времени. Он рассчитывал определиться в жизни наилучшим образом, хотя и не мог с определенностью сказать, как именно. Сейчас было не до высоких материй — требовалось зарабатывать просто на хлеб насущный.
Ему не везло. Все попадалась какая-то унизительная работа, хотя на слух, казалось бы, должности и были довольно звучными: «администратор», «ответственный дежурный», «помощник», «ассистент»…
На лодочной станции требовалось отвязывать и привязывать лодки, пересчитывать весла, даже самому конопатить дырки. В шахматном клубе — расставлять фигуры и заводить часы. В артели металлоизделий работа вообще оказалась какой-то крайне нечистоплотной: приходилось каждый день крутить ручку скрипящего барабана, на котором загибались дверные крючки…
— Муть какая-то, — огорчался Алик. — Ни грамма творчества. На такой бездарной службе вмиг потеряешь остатки самоуважения.
Изредка он случайно встречался со школьными товарищами. Все они были довольны и веселы. Одни уже вернулись, отслужив в армии, и работали, другие учились. Некоторые успели жениться и даже стать папами и мамами. Они были вполне довольны собой и своей жизнью, увлеченно рассказывали о своих успехах — семинарах, практике, разрядах, курсовых проектах, детях, спортивных состязаниях, художественной самодеятельности, туристских походах…