Наследники минного поля

И поэтому ни в какую историю Света в то лето попадать не предполагала. Но влипла. Из-за мальчика Ромочки — в общем, не самого шухерного из её команды. Этот Ромочка отчаянно заикался, не выговаривал половины алфавита, и вообще его с трудом можно бы понять. Но уж если Ромочка чего-то хотел — то будьте уверены, все понимали, чего именно. Это мальчик умел. Впрочем, особых хлопот с ним не было. Изредка на него «находило», и он ни с того ни с сего лез в драку, переходившую в такой же беспричинный рёв. Но не слишком часто: Свете не свойственно было вникать в психологические тонкости, и она исключений для Ромочки не делала. Кроме того, малыши были всегда по горло заняты важными делами, так что рёв легко сменялся чем-нибудь неотложным: деланием «секретиков», игрой в «выбивалки» или пусканием бумажных самолётиков.

Но как-то на Ромочку «нашло» больше обычного: что-то там он не поделил с тихой Любой, плюнул ей в ухо, задрал платьице и пытался стянуть с неё трусы. Люба вырывалась и орала благим матом, пока не подлетела Света. Недолго думая, она влепила Ромочке звонкую затрещину и занялась приведением в порядок туалета Любы. Тут уж взвыл Ромочка, да так, что даже сонная Тамара Савельевна прибежала и захлопотала. Но успокоить Ромочку не могла. А Света и не считала нужным: ничего Ромочке не сделается, даже если это первая затрещина в его жизни. Нежный какой нашёлся…

Вот только как раз в это время Ромочкину маму угораздило приехать, проведать сыночка. Ромочка, ещё в слезах и соплях, увидел её первый и припустил к ней по аллейке, не забывая подвывать на ходу. Тамара Савельевна стала столбом от ужаса. А Света за Ромочкой бежать не стала: если мама захочет объясняться, пускай сама сюда идёт. Ромочка, уцепившись за маму, что-то там ей лопотал — ясно, что ябедничал. Мама, элегантная дама в летнем шёлковом платье и в шляпке из прозрачной соломки, выпрямилась и странно посмотрела на Свету: будто тигра в клеточку увидала. Схватила сына в охапку и потащила к машине. И немедленно машина выкатилась за витую ограду: объясняться эта мама явно не желала. Ну и ладно.

Что это значит — Тамара Савельевна Свете популярно объяснила: завтра родители заявятся к директрисе садика, устроят невероятный бенц за избиение дитяти, и если обойдётся только тем, что Свету погонят отсюда с соответствующей характеристикой — то пусть поставит Богу свечку. Лучше Свете самой пойти к директрисе, ну, объяснить, как это вышло, и всё такое. Света только плечом повела: она сюда нанималась не в холуи, а в воспитательницы. И, не пытаясь смягчить свою участь чистосердечным покаянием, стала учить малышей ещё одной считалочке: они собирались играть в казаки-разбойники. Эх, жаль только, что не все ещё плавать научились. До вечера они бегали по дорожкам вокруг клумбы с петуниями и по туевым аллейкам, весело поужинали и помыли ноги, распихались по постелям, а дальше уже было дело Тамары Савельевны: читать им сказку на ночь. Света никогда не понимала, зачем: всё равно они не дослушивали до конца, засыпали без задних ног.

На следующий день, конечно, заявились Ромочкины родители, и травмированного Ромочку привезли с собой. Света впервые увидела Ромочкиного папу. Нет, не впервые: это был тот самый, с залысинами, который её вербовал насчёт сотрудничества с НКВД! Он держал огромный, невероятный просто букет гладиолусов и пялился на Свету: тоже признал. А Ромочкина мама этой немой сцены не поняла, сразу ринулась к Свете.

— Светлана Андреевна, дорогая, вы себе не представляете… Это же чудо какое-то… мы уж не знали, как его в школу отдавать… единственный ребёнок… вы не представляете, как мы вам, как мы вам обязаны!

Она пожимала руки ошалевшей от этих излияний Свете, потом подтолкнула к ней Ромочку:

— Ну, скажи, поганец, как положено!

Ромочка, ковыряя песок дорожки сандалией, пробубнил:

— Тётя Света, извините. Я больше не буду. Возьмите меня обратно в группу, а я с Любой помирюсь.

Света ушам не верила, но «поганец» не заикался и даже «р» выговаривал. И «л», и всё остальное — как полагается. То ли у него от затрещины мозги перевернулись должным образом, то ли от потребности срочно наябедничать язык мгновенно пришёл в боевую готовность? Так или иначе, маме он изложил свои претензии безо всяких дефектов речи, чем и объяснялось мамино вчерашнее странное поведение.

Немедленно прощённый за все грехи Ромочка, сияя, стреканул сандаликами к прочей команде. А Света ещё долго выслушивала речи о том, какая она замечательная. Она с удивлением почувствовала, что не может сейчас злиться на этого, с залысинами: так ему было неловко, и так он был счастлив за своего Ромочку, а заговорить со Светой — не знал как, и совсем не знал, что делать с цветами. Даже жалко его стало: в конце концов, у неё лучше работа, чем у него. Она взяла букет и улыбнулась ему. Радость и злость не уживались в ней одновременно: или то, или другое. А сейчас она уж очень радовалась за Ромочку: издалека было слышно, как чисто он орал на бегу:

— За одним не гонка, человек не пятитонка!

Ромочка, кстати, оказался человеком не без ума и сердца: перебираясь домой к концу августа, он уговорил родителей взять с собой кота Урку, чтобы Урка не был бездомный, а жил с Ромочкой.

А Света с отличной характеристикой со временного места работы (этот детский сад был сезонный) безо всяких проблем поступила осенью в другой детский сад, на Петра Великого. Уже на постоянную должность воспитательницы. Ну, не цирк, конечно, но тоже весело.

А Павел вернулся из Москвы не скоро. Был он мрачен и неразговорчив, хотя по службе получил повышение: был он теперь генерал-лейтенант. И сразу подал в отставку: хватит с него. Сдали Россию, эх, сдали! Когда Жуков потянул за собой наиболее доверенных людей в Москву — как Павел надеялся! Арест Берии был проведён чисто и красиво, так возьми, же, маршал, дело в свои руки до конца! Арестуй всех прочих — и бери власть! Если бы сразу — никто и не пикнул бы. Сталин, имея такую возможность, разве задумался бы? А не было бы — он бы всё равно её создал…

Но не решился маршал, не решился. А эти — сейчас наворотят…

Выйдя в отставку, Павел стал преподавать в артиллерийском училище. Увлёкся приведением в порядок дачи, раньше всё как-то руки не доходили. А теперь — нужно. Будет внук у них с Анной — можно ли ребёнку без свежего воздуха? Он внушал Алёше:

— Береги Свету! Слишком прыгучая.

Света смеялась:

— Дядя Павел, ну куда дальше? Пушинки с меня сдувать?

Она легко носила (своя ноша не тянет!), даже танцевала под Новый год. Алёше только в этом году было диплом получать, но он ухитрялся подрабатывать: чинил соседям патефоны и прочую технику. А те разносили по своим знакомым восторги насчёт мастера — золотые руки: берёт недорого, а может всё. По вечерам Света смирно сидела дома. Её тянуло на идиллию, особенно со второй половине беременности. И идиллия получалась, хотя из коммунальной кухни доносились звуки отнюдь не пасторальные. Но можно было дверь закрыть и почти не слышать. А если и слышать — то им было только смешно:

— Мадам Званская, когда вы будете мыть туалет? На високосный год?

— Не морочьте мене голову с тем туалетом, я с Нюсей очередью поменялаяся, да будет вам известно!

— А Нюся тогда почему не помыла?

— Я знаю, почему? Я вам что — психический доктор? Я скоро за себя не буду отвечать, так я ещё за Нюсю должна отвечать! Вы лучше смотрите за своей кошкой, она опять нагадила мне под дверь!

— Ну, так а коридор мыть — чия очередь?

В общем, нормальное проистечение жизни там, на кухне. И у них тут нормальное. Света какие-то тряпочки подрубает. Алёша паяльником орудует и насвистывает про девушку из маленькой таверны. Куть в кресле валяется, а потом начинает дёргать хозяина за штанину: когда ж, мол, гулять пойдём? Поводка он сроду не признавал: самостоятельный пёсик.