Наследники Слизерина

Что до Беллатрисы, то она нисколько не жалела о своем решении. Обязанностей старосты с нее было вполне достаточно. Тем более, ей все время казалось, что сверхурочному занятию колдовством она уделяет слишком мало времени, и страх никогда не стать выдающейся волшебницей постоянно ее преследовал.

— Да перестань, ты же хорошо учишься! — успокаивал ее Рабастан, когда они, стоя у входа в замок, ожидали Рудольфуса и Барти, чтобы затем всем вместе отправиться в Хогсмид.

На дворе стоял конец января, и шел мокрый снег. Белла куталась в тонкое кашемировое пальто, украшенное роскошным меховым воротником из цельной шкурки лисы.

— Не думаю, что в Хогвартсе можно научиться всему необходимому, — задумчиво проговорила она, стряхивая снег со своих волос. — Как бы я хотела, чтобы у нас был нормальный учитель по Защите! Чтобы он показал нам хотя бы основы темной магии! … доброе утро, профессор Кэттлберн!

— Доброе утро! — дежурно поздоровался профессор, который поспешно выходил из замка, видимо, тоже желая провести выходные где-нибудь за его пределами. — А-а… это вы, мисс Блэк… Вас не было на последних двух уроках. Я даже подумал, не собираетесь ли вы вовсе бросить мой предмет? — последняя фраза у него прозвучала с еле скрываемой надеждой.

— Что вы, профессор! — сразу же разуверила его Белла. — Мне просто нездоровилось.

Это была чистейшая ложь. На самом деле, ей ужасно надоели мерзкие твари, которых Кеттлберн притаскивал в последнее время на занятия, как полагала Белла, исключительно, чтобы ее доконать. Последней каплей стали спиноглазые мокрицы, на одну из которых она случайно наступила. Профессор был в ужасе от потери экспоната, а Белла в течение нескольких дней после инцидента не могла нормально есть.

— Что ж, выздоравливайте, мисс Блэк, — вежливо пожелал Кеттлберн.

Немного подумав, он прибавил:

— На следующей неделе мне доставят феникса… и мне хотелось бы… как бы это вам сказать… это очень редкая и нежная птица… то есть, я имею ввиду, помните, что здоровье, прежде всего. Не возвращайтесь к занятиям, пока полностью не восстановитесь.

Белла кивнула, при этом как-то нехорошо улыбаясь.

Тут взгляд профессора случайно упал на безжизненную мордочку лисы, мирно покоящуюся у Беллы на груди. От отвращения и негодования его даже затрясло, но Кеттлберн смог взять себя в руки и, не говоря больше ни слова, стремительно зашагал прочь.

— За что он тебя так не любит! — возмутился Рабастан, едва профессор удалился. — Ну раздавила ты ту мокрицу! Ты же не специально! С каждым могло случиться!

— Ой, не напоминай! — она брезгливо замахала руками.

От гадкого воспоминания у нее к горлу снова подступила тошнота.

Когда Рудольфус и Барти, наконец, появились, Белла и Рабастан уже изрядно продрогли.

— Скорее-скорее! — торопливо заговорил Рудольфус, будто бы это он их ждал, а не они его. — Мы не можем опоздать!

— Куда опоздать? — не поняла Белла.

— На собрание.

— Какое собрание? — еще сильнее удивилась она. — Я думала, мы, как обычно, посидим в Трех Метлах, ну или в Кабаньей Голове, на худой конец!

— Нет, сегодня нам очень нужно попасть на собрание.

— Ты же знаешь, с тех пор как я стала старостой, я ненавижу собрания! — заныла она. — Я была аж на трех на этой неделе!

— Угу, вместо пяти, — ввернул Крауч с долей сарказма.

— Беллс, тебе понравится, обещаю, — заверил Рудольфус, продолжая подгонять друзей. — Это никак не связано ни со старостами, ни, вообще, со школой.

— А с чем же это тогда связано? — продолжала допытываться Белла.

— С моим отцом. Помнишь тайные встречи в нашем доме?

— Мы, что, приглашены на такую встречу? — изумленно воскликнула она, и ее ленивая походка тут же трансформировалась в стремительную.

— Ну… Не совсем, — как-то уклончиво ответил Рудольфус. — Но отец сказал, чтобы мы обязательно туда пошли.

— А сам-то он придет?

— Нет, но будет кто-то из его друзей.

— Понятно, что ничего не понятно! — раздраженно фыркнула Белла и повернулась к Краучу. — А ты давно об этом знаешь?

— Да, нет, буквально сегодня услышал, как и ты, — по рассеянному взгляду Барти было видно, что он не врет.

— И я тоже ничего не знаю! — прибавил Рабастан.

— Только что пришло зашифрованное письмо от отца, — пояснил Рудольфус. — Поэтому мы с Барти и задержались.

— Руди, а ты уверен, что правильно его расшифровал? — скептически поинтересовалась Белла. — Может, твой отец, на самом деле, хотел, чтобы мы пошли в Три метлы и напились сливочного пива?

Рудольфус бросил на нее такой суровый взгляд, от которого Белла сразу же замолчала.

«Интересно, что же такое происходит, раз даже ему не до шуток!» — изумленно подумала она.

Все четверо спешно добрались до Хогсмида и двинулись по главной улице вслед за Рудольфусом, который то и дело вертел головой по сторонам, а затем заглядывал маленький кусочек пергамента, по всей видимости, с адресом.

Они миновали центр. Прошли мимо Трех метел, где толпился чуть ли не весь Хогвартс. Белла с завистью смотрела на одноклассников и думала, во что бы то ни стало, уговорить друзей зайти в паб на обратном пути. Далее они свернули в какой-то мрачный переулок, затем в еще один… Белла и понятия не имела, что Хогсмид пролегает так далеко.

Наконец, они прошли в какую-то мрачную обшарпанную арку и остановились возле старого двухэтажного дома, рассчитанного на несколько квартир. Деревянная облицовка здания уже давно облупилась и почернела, а второй этаж сильно заваливался и держался, наверное, при помощи одной лишь магии. Еще раз сверившись с размокшим от снега клочком пергамента, Рудольфус заявил, что это то самое место.

— Рудс, а ты уверен, что письмо написал твой отец? — вдруг забеспокоился Крауч. — Больше смахивает на ловушку…

— Уверен, — буркнул Рудольфус, которого всю дорогу доставали подобного рода вопросами, и решительно двинулся к подъезду.

Нервно озираясь, остальные трое нетвердой походкой последовали за ним.

Внутри была кромешная тьма и пахло сыростью. Только осветив помещение с помощью волшебных палочек, друзьям удалось найти лестницу. Поморщившись, они стали осторожно подниматься вверх, надеясь, что полусгнившие ступени не развалятся прямо у них под ногами.

Оказавшись на втором этаже, они уперлись в одну единственную дверь, выглядящую так, будто никто ее не открывал уже лет пятьдесят.