Наследники

Судьба столкнула его с Казаковым, и, когда в тресте, где они работали, понадобился начальник отдела кадров, Казаков порекомендовал Степана. Интуиция подсказала Четверне: «Держись Казакова». И он с готовностью слушал все, что говорил Петр Сергеевич, подобострастно поддакивал и все больше убеждался, что это именно тот корабль, в кильватер которому следует пристроиться. «Да, с таким не пропадешь, — думал Четверня, — в накладе не останешься». Они собирались обычно у Казакова дома, но Татьяна, дочь Петра Сергеевича, почему-то невзлюбила крупноголового, с рыжими поредевшими завитками волос приятеля отца. А Четверне она очень приглянулась, очень запала в душу. У него буквально захватывало дух, когда Таня проходила мимо или стояла рядом, подавая на стол. Ему и сегодня хотелось поехать не в ресторан, а к Казакову. По пути в Москву он высказал эту мысль:

— Лучше бы у тебя дома…

— Нет, нельзя. У дочери гости.

Четверню резанули эти слова. Он помолчал, потом неохотно произнес:

— Тогда, может, ко мне?

— Не стоит, — отмахнулся Казаков, — хочется посидеть и выпить по-человечески.

…Когда ужин был подан, Казаков, пристально глядя на Богдашкина, сказал:

— Ну что же, пропустим по маленькой? Предлагаю за содружество, чтобы, значит, плечом к плечу.

— Очень хорошо сказано. Ясно, коротко и от души. За такое даже любой схимник выпил бы, — пророкотал Четверня и звонко чокнулся с Казаковым. С Богдашкиным тоже оба чокнулись, но осторожнее, как бы примериваясь, не зная, как он ответит на их горячий порыв.

Михаил Яковлевич, однако, не заметил этой сдержанности и охотно поддержал тост:

— Не знаю, как схимники, а я лично за такую программу выпью. Дел у нас у каждого столько, и все такие горящие, что плечом к плечу — это здорово. Меньше спотыкаться будем.

Казаков тут же подхватил:

— Дел, конечно, много, и горящих тоже, но всему должно быть свое место и время. Я, между прочим, давно тебе хотел сказать — уж очень ты мечешься и суетишься. Кому и чего ты хочешь доказать? Жизнь все равно идет, ее, брат, и не поторопишь и не остановишь.

Богдашкин весь вечер испытывал какое-то тревожное, тоскливое чувство. А манера обращения Казакова с ним — ирония, раздражительность вперемежку с приторной ласковостью — совсем сбивала с толку.

После выпитой рюмки Михаил Яковлевич немного осмелел и, глядя на Казакова, неожиданно спросил:

— Петр Сергеевич, вы, я вижу, мной недовольны?

— Возможно. Ты догадлив.

— Может, объясните, чем я провинился?

— Говорю же, мельтешишь много.

— Выходит, спустя рукава надо работать? Как теперь часто говорят — все до лампочки? Чтобы меня во всех газетах, на всех собраниях и совещаниях склоняли?

— Но работать надо не только ногами, а и головой, — значительно проговорил Казаков. — С умом жить надо.

Богдашкин, положив нож и вилку, удивленно глядел на Казакова.

— Ничего не понимаю.

— Ладно, растолкуем. Давайте пропустим еще по одной, а потом поговорим, — миролюбиво предложил Четверня.

Выпили и закусывали молча. Казаков, видя, что Богдашкин старательно отчищает коркой хлеба пятно на борте пиджака, спросил:

— Что случилось?

— Попало что-то, то ли соус, то ли масло.

— Отчистится, — покровительственно успокоил Казаков. — А если и нет, не беда, такую потерю компенсируем.

— А что, премии будут? К празднику оно бы неплохо, — заинтересовался Богдашкин, но, поразмыслив, сокрушенно заметил: — Да нет, нам, пожалуй, не светит.

— Это почему же? — удивленно спросил Четверня.

— У нашего брата снабженца всегда прорех много. Не одна, так другая.

Казаков в прежнем тоне проговорил:

— Ничего, все будет в норме. Только строй держи плотнее. Не отрывайся, это главное.

— Ну что вы, Петр Сергеевич! Я ведь понимаю. И всей душой… Только вот заботы да хлопоты заедают.

Шашлык, по мнению Казакова, был жестковат, а Михаил Яковлевич заявил, что такого он, пожалуй, вообще никогда не ел.

Четверня же, сноровисто обсасывая ребрышко, ухмыльнулся.

— Отсталый вы человек, Богдашкин. Это разве шашлык? Подожди, угостим мы тебя как-нибудь настоящим шашлыком. Я сам это устрою.

Казаков подтвердил:

— Степан в этом деле мастер непревзойденный.

Поговорив еще о том о сем, вновь вернулись к делам построечным.

— Бетонный завод в Тимкове, что нам передали, ты видел? — спросил Казаков Богдашкина.

— Ну как же! Был там. Завод что надо. Спасибо дорожникам, такое хозяйство удружили.

— Мы же «Химстрой», нам все должны помогать.

— Пойдет теперь бетон да раствор потоком. А то на всех планерках только про них и слышишь. — Проговорив это, Богдашкин поднялся из-за стола, чуть виновато посмотрел на Казакова и сказал: — Пойду позвоню. Беспокоюсь за вторую смену.

Казаков снисходительно улыбнулся, но одобрил:

— Сходи, сходи. Узнай, что и как.

Когда Богдашкин вышел, Казаков, наклонившись к Четверне, нетерпеливо, полушепотом спросил:

— Ну? Виделся?

— Виделся, Петр Сергеевич. Они могут взять хоть два, хоть три эшелона. Строительство в Межевом под стать «Химстрою», огромное. Знать, есть деньжонки у кооператоров.

— Очень хорошо, тогда слушай внимательно.

Казаков говорил тихо, глухо, его серые с белесой порошей глаза смотрели на Четверню пристально, испытующе. Тот слушал Казакова с пятнистым румянцем на щеках. Но порой сникал, и тогда мертвенная бледность покрывала его лицо. Это происходило каждый раз, когда он мысленно представлял себе, чем может кончиться все это. Однако уверенный тон Казакова успокаивал, а слова, цифры, расчеты наполняли сердце горячим, лихорадочным нетерпением. Казаков, заканчивая, предложил:

— Чтобы план не сорвался, в Тимкове нужен свой человек. Обязательно. Ускорь подбор.

— Есть у меня на примете. Вполне подходящий.

— Завтра давай приказ на подпись Данилину.

В конце зала показался Богдашкин. Казаков отодвинулся от Четверни и занялся шашлыком.

Несколько дней назад Казаков поручил Четверне связаться с дачным кооперативом в Межевом. Кооператоры искали цемент, а найти его было трудно, очень трудно. Один из знакомых Петра Сергеевича дал ему об этом знать. Четверне и поручалось выяснить, сколько цемента нужно кооператорам.

— Ну как там? — спросил Казаков, когда Богдашкин уселся за стол.

— Ничего, все в порядке.

Казаков, ковыряя спичкой в зубах, как бы между прочим произнес:

— Ты, Михаил Яковлевич, забрось-ка в эти дни Тимковскому заводу тонн двести — двести пятьдесят цемента. Портландского.

Богдашкин удивился:

— Им пока не съесть столько.

— Ничего, пережуют.

— Но, Петр Сергеевич, мы же центральную площадку подрежем. Она на мель сядет.

— Ничего, перебьется. У тебя же на подходе несколько составов.