Насмешливое вожделение
Шрифт:
Творческих усилий так же было немало:
«Ты не знаешь, что такое — дождаться момента пенетрации, чтобы сделать снимок. Это, как поэт ждет вдохновения».
Возможно, сравнение и покажется ему неуместным, но, великодушно извините: покупатели-то хотят именно этого. Книгу для быстрого чтения, экшн-фильм, именно этот момент на фото. Вообще-то, вкус сильно снизился. Все движется и все сгущается, даже вот это пиво в руках. — Эту фразу Грегор не совсем понял, но в целом формулировки Гамбо были нестандартными и непредсказуемыми. Однажды, увешанный камерами, он крикнул Граднику с другой стороны улицы:
«Sacre bleu! Весь день по нулям! Трех девиц сменили, укол ему вкатили! Ноль эффекта».
И показал этот ноль
«Августин пишет, что у Адама эрекция возникала усилием воли. Воля давала команду, у него вставал. А вожделение, в принципе, не связано с волей, вожделение — следствие греха. Волевое усилие — вот естественное положение вещей».
Гамбо не просто постоянно размышлял, он все время стремился обратить свои мысли в практическое русло.
«Если бы каким-то образом удалось добиться естественного положения вещей, — задумчиво заметил он, — волевого усилия, это бы значительно облегчило нашу работу. Одного вожделения здесь крайне мало, а волевое усилие всегда существует».
Устранением вожделения и стимуляцией волевого усилия он занимался неделями. Открытие дало бы фантастический бизнес-результат. Enrichissez-vous, enrichissez-vous. Но между идеей и ее реализацией зияла глубокая пропасть. И Гамбо вскоре ее забросил. Но тут же придумал что-то новое. Правда, заниматься проблемами художественной фотографии особого рода больше не захотел.
«C’est awful!» — сказал он и потом несколько дней не выходил из квартиры.
C’est awful!
Все было как-то по-дурацки. Медленно. Но по-настоящему. Вентилятор остановился. Кондиционер отказал. И внутренний стержень, который всегда держал его, словно вынули. Все вокруг пребывало в осмысленном движении. Все, кроме него. «Печаль и страх так сердце угнетают». Не только Венеция опустела, и Новый Орлеан может внезапно опустеть. Фред Блауманн изучает меланхолию и бегает с Мэг Холик. Ирэн Андерсон ездит на велосипеде Питера Даймонда. В сине-голубой столовой тихо позвякивают приборы. Студенты приносят свои исповеди. Библиография бежит по экрану компьютера. По Бурбон-стрит ходят хохочущие туристы. На той стороне Канал-стрит заключают сделки. Трещат и попискивают компьютерные мозги. По Сент-Питер-стрит волной прокатывается китч. В «Презервейшн Холл» играет старый джаз. На Роял-стрит светловолосая студентка продает картины. Гамбо — художник-фотограф. Боб и Лиана ждут клиентов. Дебби получает выигрыш в двадцать баксов. Пес Мартина грызет лед. Тараканы лезут из щелей. Вдоль реки через чрево континента медленно двигаются в теплый город бродяги. Чернокожие слоняются без дела в порту. Река течет, тараканы шныряют, Дебби смеется, воздух теплый и густой, кофе благоухает, над утренними бобами поднимается пар.
На горизонте ни одного трамвая. Хотя ночью он иногда слышит дребезжание вагона, идущего в сторону Елисейских Полей. Тогда, когда бирюзовое небо темнеет, и отовсюду раздаются звуки одиноких пианино. И музыкальных автоматов.
Глядя во время утреннего бритья в зеркало, он заметил синяки под глазами. На носу выскочил дурацкий прыщ. Казалось, сердце опутали и сжимают водоросли тоски, поднявшиеся ночью с илистого дна близлежащей реки. Он выбежал на улицу и вдохнул холодную свежесть, которой тянуло с реки, и которая разряжала густой воздух. Растрепанные люди выползали из своих нор забрать оставленное у порога молоко. В патио шумел фонтан. Двое бродяг на берегу реки вылезали из пакетов. Один воткнул трубку в щель на заросшем лице и уставился на отчаливающий корабль, на его гигантский гребной винт, который брызгал струями пены, перемалывая бурую воду под собой. Этому бродяге было доступно что-то такое, что Грегор Градник вдруг перестал понимать.
Одиночество.
Не ностальгия. Одиночество. Город и окраины, учреждения и люди, телефоны и замочные скважины, законы и фразы, все то, что питало любознательность — все поглотило, всем завладело одиночество. И он оказался абсолютно вне всего происходящего. Просто наблюдатель. Существо живое и неживое. Не связанное ни с чем, связанное с ничем. В состоянии до Сотворения. Ощущая себя брошенной женщиной, бродящей по пустой квартире после ночи страстной любви.
Впечатления, которые несет в себе путешествующий человек, по мере его передвижения дополняются новыми. Новые оттенки накладываются
на цвета, которые помнят глаза. Новые лица пополняют галерею уже знакомых. Слова сортируются по смыслу. Эмоции раскладываются послойно на пережитое ранее. Только это уже не путешествие. Настоящее путешествие — это как дышать, как есть, когда голоден. Это поездка с Анной в Тунис, его арабский шумный колорит и яркие краски. Путешествие с Анной по Адриатическому морю, с его низким солнцем, низким сводом неба, по которому ветер гонит облака. Совместное катание на лыжах, когда выдыхаемый воздух инеем замерзает вокруг губ. Это громадная картина Матейко в Кракове. Скомканные простыни в обшарпанном номере какой-то гостиницы в Чехии, где по утрам под окнами грохочут фуры. Долгие ночные армейские караулы на какой-то залитой лунным светом балканской возвышенности. Путешествие с Итало Звево [7] , короткое сентиментальное путешествие, когда в коляске, лежа на животе, отправляешься на Марс. Спонтанно, когда само по себе движение — и есть цель. Движение туда, где человек почувствует себя более одиноким и более свободным. Туда, где нет никого, перед кем он мог бы похвастаться этой своей свободой. Туда, где это просто невозможно, раз там нет ничего подневольного.7
Итало Звево (1861–1928) — итальянский прозаик и драматург.
Сейчас он находился именно там. На Марсе. От широкой реки веяло влажной прохладой. Он был на том самом секретном месте в лесу, где время тогда, для него, мальчишки, остановилось. Время, которое есть у всех предметов и людей, которое всегда с ними, которое есть даже у этой текущей воды, это время проходит мимо него, движется навстречу ему. Он выхвачен из его обморочного ожидания, при котором в груди и в мозгу — везде только речные водоросли, он в состоянии до Сотворения мира. Где никто никуда не бежит, где есть только цель, где все живое и неживое неподвижно и в предвкушении просто ждет. Только он и брошенная женщина, в пустой квартире, в полдень, знают, что они одиноки и недвижимы, и что все уходит безвозвратно.
Уходит в гостиничных номерах и одиночестве пустых вагонов. О, как хорошо они ему знакомы, всю свою кочевую жизнь он с ними сталкивался. В гостиничных номерах и одиноких пустых вагонах он иногда пытался зафиксировать ощущение чего-то всеобъемлющего. Но каждый раз ловил себя на том, что смотрит со стороны, что это просто наблюдение. Что снаружи, через окно мчащегося поезда видит себя, прислонившегося к стеклу. Мальчишкой он часами бродил по заброшенному железнодорожному пути, который абсолютно бессмысленно обрывался где-то в лесу, недалеко от его родного города. Сейчас он снова был там. И здесь. Когда-нибудь, когда-нибудь он обязательно отправится туда, посмотреть, что осталось от той колеи.
На другой стороне улицы у окна стоял Ковальский. Его дородное тело выпирало из майки. Он медленно поглаживал свое небритое лицо, снизу вверх, до редких волос на висках. Позади Стелла встала с кровати и пристально на него смотрела. Что-то спросила, он неслышно ответил. С реки послышался хриплый гудок парохода по имени «Натчез».
Глава шестая
СБАЛАНСИРОВАННЫЙ ЧЕСНОК
«Не ручаюсь, что она ему полностью верна».
Сказал Фред, когда они пересекали на пароме широкий канал. Он произнес это неожиданно и как-то отрешенно, словно разговаривал сам с собой.
«Говорят, не совсем».
Произнес Фред Блауманн и больше ничего не прибавил. Не совсем верна была та, за которую он не ручался, та, что стояла, прислонившись к поручням, и смотрела на грязные воды широкого канала. Ирэн Андерсон, женщина со светлыми волосами, неопределенного возраста. Грегор Градник решил, что ей чуть больше тридцати или чуть меньше. На этот возраст выглядят все женщины в этой стране. Те, кому до тридцати, стараются казаться взрослее, а те, кому за тридцать, прилагают усилия, чтобы выглядеть моложе. Фред часто удивлял его своим протестантскими поучениями, но они всегда рассказывались до середины. Начинает историю, потом бросает, и она повисает в воздухе. Возможно, это было его авторское изобретение, возможно, этот прием он использовал на занятиях креативного письма со своими студентами. А тот, к кому женщина со светлыми волосами была не совсем лояльна, держал в руках фотоаппарат. Писатель нового направления, автор востребованной книги «По Новому Орлеану на велосипеде», почти полностью распроданной, получившей превосходные отзывы в газете «Пикаюн». Он пытался поймать какой-то художественный мотив, отблеск утреннего солнца на волнах бурого речного рукава.