Наука о войне (о социологическом изучении войны)
Шрифт:
Интересно вспомнить здесь, какими мерами главнокомандующий французской армией генерал Петен спас в 1917 году французскую армию от разложения. Он потребовал от офицеров, чтобы в этот критический период духа армии офицеры неотлучно находились бы при солдатах и установили бы с ними самые близкие отношения. Генерал Петен правильно рассчитал, что в таком случае солдату легче получить от своего офицера разъяснение мучающих его душу вопросов. А к этому времени в среде французского офицерства уже установилось правильное понимание необходимости знать всю «правду» о войне, что свидетельствуется хотя бы перечисленными в ответе Жана Нортона Крю заблудившемуся капитану авторами. Получив моральную поддержку со стороны своего ближайшего боевого руководителя и такого же, как сам солдат, страдальца, солдат успокоился и с новыми силами повел борьбу против немцев.
Гибель русской армии в 1917 году представляет собою противоположный пример. Ни в одной из воюющих европейских армий не была так глубока и широка пропасть между представлениями о войне, господствующими в высших штабах, и той действительностью, которая непосредственно ощущалась бойцами.
Таким образом, прежнее мнение об опасности вскрытия истины о войне должно быть ныне пересмотрено даже в отношении чисто практических мероприятий по созиданию вооруженной силы и по воспитанию солдатского состава.
Возьмем хотя бы область вождения войск. В настоящую эпоху расползшегося на огромные пространства сражения, управление войсками производится почти исключительно на основании донесений. И вот что приходилось наблюдать в минувшую войну, особенно в ее начале. После первых же выстрелов происходил разрыв во взаимном понимании между войсками и высшими штабами. Когда первые доносили правду, вторые считали, что войска не делают всего, что могут и должны сделать. Со стороны этих штабов устанавливалась система командования «с запросом», типичным примером которого является руководство нашими первыми операциями в Восточной Пруссии, главнокомандующим Северо-Западным фронтом генералом Жилинским. В других наших высших штабах происходило, может быть, и менее резко выраженное, однако то же самое. Как часто приходилось мне слышать такое рассуждение: войска всегда выполняют меньше, чем им приказывают, следовательно нужно «запрашивать» с них больше и тогда они выполнят то, что действительно требуется. Это заблуждение получило столь широкое распространение у нас, что многие из высших начальников считали предъявление войскам непосильных требований признаком начальнической энергии. Войскам пришлось дорого заплатить за эту систему «запросов». Наши неудачи в Восточной Пруссии могут послужить отличной иллюстрацией. Но после первых же жестоких уроков, данных действительностью, войска приспособились и в них выработалась своего рода система, если не назвать прямо «ложных», то во всяком случае «условных» донесений. Например: пехота брошена днем в атаку на неразрушенную проволоку; атака, конечно, неудачна; командир полка, чтобы избежать приказания вновь повторить эту безнадежную атаку, доносит: стрелки залегли и режут проволоку. Он рассчитывает на то, что непонимание высшими штабами реальностей современного боя помешает им понять всю сказочность подобного донесения. Другой пример: заметив, что доблестные и успешные атаки не оцениваются наверху в том случае, если донесения о них не сопровождаются описанием мифических штыковых свалок и кавалерийских шоков, более ловкие командиры быстро установили в своих донесениях своего рода трафарет, напоминающий батальные картины времен давно минувших.
Вышеуказанный моральный разрыв между высшими штабами и войсками представляет собою явление, наблюдавшееся во всех армиях. Вот что пишет Жан Нортон Крю [110] про то же явление во французской армии. «Спросите бойцов и они приведут вам примеры непонимания штабами того, что в действительности происходило на фронте. Я могу сам рассказать следующий небольшой пример. Около 10 января 1917 года 133-я дивизия, в которой я был унтер-офицером, заняла у Вердена сектор между Безанво и фермой де Шаморетт. Этот участок местности был отбит у неприятеля 25 дней перед этим. Мое отделение находилось на крайнем левом фланге, поддерживая связь с соседней дивизией. Но я не мог занять указанной мне позиции, ибо окоп, нарисованный на плане Штаба корпуса и протягивавшийся по обрыву, в действительности не существовал. Наши предшественники получили после атаки 15 декабря 1916 года категорическое приказание построить этот окоп в течение недели. Несчастные пытались это выполнить. Однако, хотя они и закончили все указанные им траншейные работы в более легком грунте, здесь они не смогли справиться с осыпями замерзшего щебня, затвердевшего, как бетон. Нужно вспомнить, как сурова была та зима. При нашем вступлении на позицию эта несуществующая траншея была нам сдана, как существующая, объяснив нам, что требования корпуса со словами «во что бы то ни стало» так часто повторялись, что пришлось донести о ней, как о будто бы законченной, в расчете закончить ее, когда температура упадет и станет возможным рыть. Но морозы продолжались. Каждую ночь я шел со своим отделением на назначенное нам место; мы ковыряли кирками — нам удавалось согреться, но результатом нашей работы были лишь горсти отколотого щебня. В феврале нас сменили, а траншея продолжала существовать лишь в воображении тех, кто нанес ее на свой план. Впоследствии, из чтения рассказов о войне, я узнал о гневе прибывшего на смену нового штаба корпуса и этот окоп был, наконец, построен в марте месяце. Следует при этом заметить, что вопрос идет здесь не о какой-нибудь незначащей траншее, а о важнейшем участке позиции; на опушке леса де Кариер, на смычке двух дивизий, образовалось пустое пространство в 200 метров шириной, без единой траншеи и без, хотя бы, единой заставы. Так продолжалось более трех недель, и штаб корпуса об этом не знал. Кто в этом виноват? Войсковая часть, пославшая ложное донесение? Те, кто получают ложные донесения, обыкновенно сами вызывают их непосильными требованиями. Штаб корпуса рассуждал
чисто по школьному теоретическому трафарету, вместо того, чтобы посчитаться с реальностями обстановки. Тогда бы он учел: что стоят большие морозы и грунт замерз; что солдаты, находящиеся на позиции, плохо снабжены; что у них будут отморожены ноги; что успех работы может быть настолько мал, что поставленная задача непосильна даже для неослабленных людей; что можно предъявлять войскам лишь выполнимые требования и во всяком случае должно принимать меры для облегчения положения их. Штаб корпуса, рассуждавший иначе, и вызвал ложное донесение, которое могло бы привести к катастрофе. Этого не случилось, но произошел скандал другого рода: дивизия потеряла громадное число людей с отмороженными ногами и ее кадры оказались истощены вследствие плохого снабжения».110
С. 17–21. его труда «Temoins».
«…Можно утверждать, — заключает свои наблюдения Жан Нортон Крю, — что войска из страха перед начальством, как правило, обманывают его. Наполеон, которого очень боялись, был и наиболее обманываем. Этот небывалый человек понимал это, но он так был уверен в своей способности понимать действительную обстановку, что примирился с этой тенденцией, лишь бы только его боялись. Традиция обманывать начальников усилилась с тех пор и, может быть, это единственная привычка мирного обучения, которая осталась и на войне».
Вот последствия устарелой, примитивной точки зрения, полагавшей, что скрыванием истинной психической сущности боя можно сохранить дух армии на высшем уровне.
«Нам кажется, — писал уже полвека тому назад генерал М.И. Драгомиров, — что настало наконец время трезвого отношения и к военным событиям: Агамемноны, Ахиллесы и другие более или менее красивые эпические герои должны сойти со сцены и уступить место обыкновенным людям, с их великими доблестями и с их подчас унизительными слабостями; с их самоотвержением, доходящим до того, чтобы положить голову за други своя, — и с их себялюбием и своекорыстием, доводящими до стремления уложить (руками неприятеля) того ближнего, который им не пришелся по сердцу; с их способностью взбираться под пулями и гранатами на вертикальные стены безо всякой посторонней подмоги, и с их обычаем давать иногда тыл и бежать без оглядки, из-за одного того, что какому-нибудь негодяю вздумается крикнуть: «мы обойдены».
Дело от этого выиграет: оно всегда выигрывает от правды. В теории не будут ограничиваться всеизвиняющей фразой: — «это случайность», а будут задаваться вопросом о том, как нужно вести и организовать войска, дабы они возможно менее поддавались неблагоприятным случайностям» [111] .
Понимание «внутренней» стороны войны возможно лишь после того, как вся правда о войне будет вскрыта. Истинное же представление о войне, как мы это установили в предыдущей главе, возможно только тогда, когда оно явится синтезом познания «внешней» и «внутренней» сторон ее явлений.
111
Драгомиров М.И. Разбор Войны и Мира, с. 6.
Минувшая Мировая война дала в распоряжение исследователя войны небывалый по своим размерам и качеству материал для психоанализа бойца. В числе призванных в ряды войск культурных государств оказались люди самой высокой интеллектуальной квалификации. Многие из последних до свое го превращения в солдат были профессорами в университетах. Хорошо знакомые с методами научного анализа, они применили это свое умение для суждения о тех явлениях и событиях войны, непосредственными участниками или свидетелями которых они оказались.
Не нужно, однако, закрывать глаза на то, что правильное использование всех этих многочисленных воспоминаний и записей требует колоссальной подготовительной работы. Начало таковой положено в неоднократно уже мною цитированном труде Жана Нортона Крю. Однако он касается только трудов, напечатанных на французском языке. Необходимо же продолжить такую работу и над мемуарной литературой, составленной на других языках. Только после тщательной проверки степени достоверности каждого из мемуаров и степени правдивости каждого из мемуаристов можно приступить к использованию отобранного материала. Здесь опять работа разобьется на несколько стадий. Первой из них будет картотечная классификация, и только последняя из этих стадий будет заключаться в подведении обобщающих выводов.
Однако эти выводы будут нуждаться в более объективной проверке, нежели сверка показаний одних свидетелей с показаниями других.
Начало такому вполне объективному методу проверки было положено русским доктором Шумковым. Собирая сейчас же после Русско-японской войны 1904–1905 гг. данные из пережитого ее участниками опыта, он производил ряд работ по изучению физиологических изменений, происходящих в человеке под воздействием опасности, угрожающей ему в бою. Доктор Шумков совершенно правильно видел в этих физиологических изменениях те объективные показатели, которые помогут ввести в область субъективного психоанализа экспериментальную проверку.
К великому сожалению, попытка доктора Шумкова окончилась неудачно. За исключением единичных лиц, на его работу никто из военных ученых не обратил внимания. В среде же представителей гражданской науки дело окончилась даже небольшим скандалом. На заседании представителей нашего медицинского мира, на котором доктор Шумков готовился выступить с докладом, еще до начала такового был заявлен протест против того, чтобы в среде культурного общества читались доклады о таком варварском акте, как война. Доклад Шумкова был сорван, и его работа ушла в небытие.