Наука Плоского мира
Шрифт:
Тем самым мы вернулись к первоначальному вопросу. Настолько ли хрупка жизнь, что наше существование — всего лишь результат невероятного везения? Или она все же устойчива и является обычным явлением? Может ли жизнь приспособиться к любым условиям, в которые ее поставит Вселенная?
Пока мы не сможем отправиться на другие планеты и исследовать их (при условии, что жизнь там действительно есть), дать обоснованный ответ у нас не получится. Ситуация осложняется так называемым «антропным принципом». Предположим, что во Вселенной жизнь встречается крайне редко, и на многих планетах ее нет вовсе, либо из-за всех ожидающих ее катастроф она не смогла просуществовать достаточно
Нашей планете, очевидно, повезло, поскольку жизнь на ней и правда существует. И потому уже не важно, насколько малой была вероятность нашего выживания раньше. Мы не можем считать себя типичным явлением. Вероятность существования жизни на нашей планете равна 100 %, поскольку жизнь уже существует. А, значит, мы не можем, опираясь на сам факт нашего существования, сделать вывод о том, что шансы на выживание относительно велики. Какими бы они ни были, сейчас мы живы. В этом случае сторонники антропного принципа могут вполне обоснованно запугивать нас. Пусть жизнь возникает на всех планетах, если дать ей достаточно времени, — возможно, на некоторых планетах даже могла быть жизнь, обладающая экстеллектом. Но мы можем оказаться единственными выжившими, задавшими вопрос о существовании жизни.
С другой стороны… Тот арсенал проблем, которыми располагает Вселенная указывает на приспособляемость и разносторонность жизни. Земная жизнь не похожа на кучку выживших, которым просто повезло. Скорее, жизнь — это группа крепких ребят, которые смогли справиться со всеми препятствиями, вставшими у них на пути. Конечно, они несли потери и иногда весьма серьезные. Но если хотя бы несколько из них выживают, довольно скоро жизнь снова покрывает планету, поскольку способна к размножению — быстрому размножению. Какой бы ни была катастрофа, жизнь снова воспрянет.
Во всяком случае, так было до сих пор.
Глава 33. Будущее за тритонами
ГЕКС снова погрузился в напряженные размышления. Управлением небольшой Вселенной потребовало намного меньше времени, чем он ожидал. На самом деле, она более или менее управляла сама собой. Гравитация не требовала постоянного присмотра, формирование дождевых облаков происходило без серьезных помех, а дождь из них шел каждый день. Шары вращались вокруг друг друга.
ГЕКС не было жаль погибших крабов. Их появление не казалось ему чем-то непостижимым. Он смотрел на них, как на свершившийся факт. Однако подслушивать за Крабчеством [97] (так они себя называли) было интересно — они размышляли о Вселенной (с точки зрения крабов), рассказывали легенды о Большом Крабе, которого отчетливо видели на Луне, передавали из поколения в поколение записанные непонятными значками мысли великих крабов и писали стихи о том, как благородна и хрупка крабья жизнь — насчет последнего они, как оказалось впоследствии, не ошиблись.
97
В оригинале «Crabbity» — слово образовано от «crab» («краб») по аналогии с «humanity» («человечество») — прим. пер.
ГЕКС размышлял: если есть жизнь, рано или поздно она обзаведется интеллектом. А интеллект однажды положит начало экстеллекту — если это не так, значит, интеллект просто не находит себе применения. В этом было отличие между маленьким представителем морских ракообразных и сплошной стеной из мела.
А еще ГЕКС думал над тем, стоит ли поделиться своими соображениями с волшебниками, особенно учитывая тот факт, что они были частью одного из наиболее интересных проявлений экстеллекта во всем мире. Но в то же время ГЕКС знал, что его создатели были бесконечно умнее его. И к тому же мастерски владели искусством перевоплощения.
Преподаватель Современного Руносложения разработал прототип нового организма.
«Собственно говоря, для начала нам нужен самый обычный моллюск», — объяснил он волшебникам, рассматривающим картину на доске. — «Здесь можно пользоваться магией — так что мы перенесем его сюда, попробуем применить несколько заклинаний роста, а дальше предоставим дело Природе. Вымирание, похоже, уничтожает все живое, поэтому постепенно его черты станут доминировать».
«А напомни, какого он будет размера?» — не без критики уточнил Чудакулли.
«Конус высотой около двух миль», — ответил Преподаватель, — «а основание — примерно четыре мили в диаметре».
«Тяжеловато ему будет двигаться», — заметил Декан.
«Вес раковины, конечно, будет мешать движению, но, думаю, за год-два он сможет пройти расстояние, равное его собственному размеру».
«И чем же он будет питаться?»
«Всеми остальными».
«Например…»
«Всеми. Я бы порекомендовал сделать у основания всасывающие отверстия, с помощью которых он мог бы отфильтровывать из морской воды пищу вроде планктона».
«А планктон — это…»
«Ну, киты, косяки рыб и прочее».
Волшебники долго и упорно разглядывали огромный конусообразный объект.
«Разум?» — спросил Чудакулли.
«А зачем?» — удивился Преподаватель Современного Руносложения.
«Ну, да».
«Он сможет выдержать что угодно, кроме прямого попадания кометы, и по моим оценкам будет жить около 500 000 лет».
«А потом он умрет?» — спросил Чудакулли.
«Да, согласно моим расчетам, к этому моменту для поддержания жизни в течение 24 часов ему потребуется поглощать пищу в течение 24 часов и одной секунды».
«Значит, после этого он умрет?»
«Да».
«А он об этом узнает?»
«Вероятно, нет».
«Тогда, придется вернуться к чертежной доске, Старший Преподаватель».
Думминг вздохнул.
«Нет смысла от них уворачиваться», — сказал он. — «За кометами мы следим особенно внимательно. И предупредим тебя заранее».
«Ты понятия не имеешь, каково это было!» — воскликнул Ринсвинд, двигаясь ползком вдоль пляжа. — «Особенно этот звук!»
«Ты не видел Сундук?»
«У меня аж в ушах зазвенело, можешь мне поверить!»
«Так что с Сундуком?»
«Что? А… пропал. Ты видел эту сторону планеты? Здесь выросли новые хребты!»
После удара волшебники немного прокрутили время вперед. Вокруг царил угнетающий беспорядок. Но теперь, используя свои неистощимые запасы зловредния, жизнь снова набирала силу. Вернулись и крабы, но теперь они не проявляли ни малейшей тяги к строительству даже простых сооружений. Возможно, в глубине души что-то подсказывало им, что в перспективе все это будет напрасной тратой сил.