Навола

Мое представление о нем оказалось верным. Крупный мужчина с широкой грудной клеткой. Лысый, с тяжелым лбом и выступающей челюстью, какая часто встречается в Чате. В огромной руке он держал топор, и я понял, что если он ударит, то мне будет непросто защититься, особенно в таком жалком состоянии. Я ждал, напрягая все чувства, наблюдая при помощи глаза, отслеживая малейшие движения конюха, пытаясь разгадать его намерения.

— Най, — сказал Хергес, качая головой. — Я не буду тебя останавливать. Я сразу увидел, что ты часть плетения Вирги. Мало кто так тесно с ним связан. Я не оскорблю Виргу.

Я удивился:

— Неужели жители Чата почитают старых амонских богов?

— Для нас они не амонские. И не старые. И не сломленные, как думают некоторые ваши люди. Они всегда были богами, и Амо — лишь один из них, причем не величайший в плетении. — Он кивнул на Ленивку. — Кроме того, ты нравишься Регне, а она ни разу не ошиблась в своих суждениях.

— Ты назвал ее Королевой?

— Конечно. А как еще?

— Я звал ее Ленивкой.

Он фыркнул:

— Ты оказал ей дурную услугу.

— Мне это говорили. — Я выпустил глаз и снова присел на корточки. Погладил Ленивку за ушами. — Ты ведь позаботишься о ней?

— Да.

Ленивка потерлась носом о мое лицо, виляя хвостом. Я прижал ее к себе. Своего последнего верного друга.

— Ты слишком стара для такого путешествия, — сказал я. — Оставайся здесь. Стереги палаццо для нашей семьи.

В последний раз обняв Ленивку, я выпустил ее.

Когда я выводил Авалонию из стойла, Хергес сказал:

— Эта штука. Глаз. Он полон злобы. И опасен.

Рассмеявшись, я обратил к Хергесу свое безглазое, покрытое шрамами лицо:

— Опасней меня?

Он пожал плечами:

— Да защитит тебя Вирга.

Больше он ничего не сказал, а Ленивка не последовала за мной. Копыта Авалонии гулко простучали по камням куадра. Впереди, у ворот, очнулся и выпрямился стражник.

— Кто идет?

— Акба, — проскулил я, направляя Авалонию к нему, держа руку на драконьем глазе. — Я должен отвезти письмо от калларино в Мераи.

— В такой час? — с сомнением спросил стражник. — Ты?

— Ай, — кивнул я, зная, что мое лицо скрыто в тени. — Этот матра феската не дает мне покоя. Почему я? Почему бедный Акба? — Я подошел еще ближе. — Но я исполню его волю, невзирая на ранний час...

Стражник ахнул. Он увидел мое лицо, но я уже был рядом и наготове, а он — нет. Я вогнал сэгский кинжал ему в живот и дернул клинок вверх, отыскивая сердце. Стражник тяжело, неуклюже рухнул, потому что мне не хватило сил удержать его, но он не вскрикнул и умер мгновенно. Кровь текла у него изо рта, когда я заталкивал его обратно в будку и прислонял к стене, будто спящего. Я не испытывал сожалений, убив его. Я ничего не испытывал. Однако иное дело — дракон. Я чувствовал, как он поднимается и кружит, дикий и жадный, высматривая и хватая человеческую душу. Он был голоден, и я его накормил. Как и обещал.

Я открыл калитку в воротах и вывел Авалонию на улицу. Город просыпался. Я слышал крики торговцев молоком и хлебом, грохот телег. Навола потягивалась.

Я вскарабкался в седло и направил Авалонию на запад. Она показалась мне хорошей лошадью. Не дераваши, но не всем же быть идеальными. Я пустил ее легким галопом по кривым улицам и переулкам. Торговцы рыбой везли свой улов. Фермеры прибывали с корзинами и телегами, полными овощей. Позади меня первые лучи солнца озарили город. Высокие защитные башни архиномо вспыхнули оранжевым огнем.

Я был в восторге от этого цвета. В восторге от рассвета. Я давным-давно его не видел.

Вскоре мы достигли ворот Андретты, за которыми раскинулись зеленые поля и холмы. Вдалеке солнце отражалось от пиков Глубокой Ромильи, высоких, острых, заснеженных, диких.

Однажды Соппрос сказал, что доверять можно лишь тому, что не является человеком. Он назвал это Фирмосом. Фирмос надежен. Сердцам волков и каменных медведей, теневых кошек, кроликов и оленей можно верить. Поцелуй ветра на белом тополе и сосне катреданто всегда искренен и никогда не лжив.

Фирмос.

Я стремился к нему.

Вскоре калларино хватится меня. Он впадет в яростное неистовство, но к тому моменту я уже буду в объятиях Фирмоса, в том месте, которое лучше всего понимаю и которому принадлежу. Хергес сказал, что я близок плетению Вирги, и это верные слова. Ромилья — место, которое я понимаю, быть может, единственное, — и там я найду убежище. Я буду отдыхать и исцеляться на берегах смеющихся ручьев, бродить под шелестящими кронами белых тополей. Буду рыть пальцами землю в поисках портолы, беллабраккьи и карнекапо. Буду собирать сладкую ежевику на теплых солнечных лугах. С помощью драконьего глаза я буду охотиться, как охотятся создания Вирги, и кормиться, как кормятся создания Вирги, и стану един с плетением. И если калларино найдет ко мне дорогу, ему придется бросить мне вызов в тенях и шорохах диких земель, где я буду Фирмосом, а он — всего лишь человеком.

Я миновал городские ворота и оказался среди зеленых полей. Кривые улицы Наволы остались позади.

В Мераи говорят, что наволанцы изворотливы, как косы в волосах наших женщин, и я не могу с этим спорить. Но Аган Хан сказал: когда мы находим то, чего желаем, наши сердца летят стремительно и прямо. Я бы еще добавил, что наши обязательства крепки, как льды Чьелофриго, и столь же холодны.

Я пришпорил Авалонию, и она показала мне, на что способна. Впереди ждала Ромилья, а позади, на столе моего отца, лежало послание для калларино.

Пища для размышлений.

Борсини,

жаль, что не могу сказать этого лично, но, как ты легко догадываешься, у меня мало времени. Я сижу здесь, за столом моего отца, в кресле, которое ты согревал для меня последние годы, и думаю, что зря ты не перерезал мне горло, пока была такая возможность. Но, как говорят, жадность ослепляет. Странно, что именно я, лишившийся глаз, могу отчетливо это видеть, а ты, сохранивший оба глаза, не можешь. Уверен, в этом кроется какая-то шутка. Быть может, Филиппо сочинит ее для тебя. А пока грей это кресло. Мне нравится знать, где можно тебя найти.

Давико ди Регулаи да Навола

Благодарности

«Навола» не появилась бы на свет без помощи многих людей. В первую очередь я хочу сказать спасибо (а также принести извинения) Джонатану Стрэну, когда-то попросившему меня написать рассказ про драконов. Я так этого и не сделал, потому что короткий рассказ стал длинным, превратился в роман, превратился... сами видите во что. Но без его просьбы я бы не открыл этот яркий мир и не провалился бы в него так глубоко.