Найди меня в темноте
Шрифт:
Где ты? Где ты? Ты мне так нужен сейчас…
Утром, когда она просыпается, ей уже не жарко. Ей холодно. Ее колотит. Она пытается закрутится в кардиган, но он не помогает. И вот сейчас она чувствует невыносимую вонь, которая идет от ее тела. А потом плачет, лежа на грязном полу, свернувшись в клубок. Потому что нет сил… нет сил даже на то, чтобы стянуть с себя грязные джинсы и обтереться тряпкой. Потому что нет сил даже доползти куда-то с этого места. Господи, как это невыносимо – быть такой грязной… И такой беспомощной. На этот раз плачет. Действительно плачет. Слезы текут из ее глаз. Значит, обезвоживание уже отступает….
Ей
Может, в верхних что-то осталось? Но верхние ящички для нее сейчас недостижимы, как вершина Эвереста. Она пытается подняться, опираясь слабыми руками о нижние шкафчики и столешницу. Но голова начинает болеть просто невыносимо, и она садится снова на пол.
Не могу… Я не могу…
Но плакать нельзя… это силы… силы терять нельзя.
Как меня зовут? Кто я? Почему у меня рана на голове, из-за которой, видимо, так болит все? И где они? Почему они не со мной? Они ведь были… я это знаю… черт, как меня зовут?
Ей снова жарко. Невыносимо жарко. Она чувствует, как с нее градом течет пот. По-хорошему бы проползти в спальню и стащить покрывало или одеяло с постели. Но она не уверена, что такое длинное расстояние – из кухни в спальню, футов двенадцать максимум – ей по силам сейчас. У нее жар. Она проверяет пульс и ощущает, как бешено бьется тонкая ниточка у нее на запястье. Надо обтереться водой… только думает об этом и теряет сознание.
Она не понимает, где находится. Ровный квадрат асфальта. Сетчатый забор. Перед забором пустое пространство, заросшее травой. А еще она видит кресты. Могильные кресты. За сетчатым забором лес, над верхушками которого медленно плывет ярко-красное солнце. Ощущает движение рядом, поворачивает голову и видит отца. Каким был в тюрьме. У него борода и короткий хвостик на затылке. И глаза уже не так светятся, как раньше. Значит, они на тюремном дворе, приходит откуда-то понимание.
Они просто стоят и смотрят на могилы. В полном молчании. На брошенные могилы. Потому что живых на всем пространстве около тюрьмы нет. Одни мертвые. Те, что лежат в могилах, и те, что бродят в траве тенями.
– Нужно уходить, Бэт, - слышит она в своей голове хриплый мужской голос. – Нужно уходить…
Я Бэт! Открывает она глаза. Ощущая легкую эйфорию от того, что вспомнила хоть что-то. Меня зовут Бэт.
А потом переводит взгляд в дверной проем и видит ее. Она точно так же сидит на полу. Правда, прислонилась спиной к кровати и склонила голову на край постели. На ней утепленная рубашка, грязный белый топ и джинсы. Высокие сапожки черного цвета. Так похожие на ее собственные. Спутанные каштановые волосы. Правильные черты лица. И дырка в виске от пули…
От страха сразу же подскакивает пульс. И начинает биться где-то в затылке. Она смотрит и смотрит и не может
отвести взгляда от своей соседки по домику.– Это всего лишь долбанный трупак. Глупо бояться сейчас трупака с пулей башке, который не хочет тебя сожрать. Давай, не тупи… Не смотри на дыру в башке, Бэт! Смотри вниз! Рюкзак у кровати, видишь? Там, в рюкзаке, может быть жратва. Давай же! Тебе надо сейчас пожрать. Иначе сдохнешь. Ты хочешь сдохнуть? Это просто трупак… Оторви задницу и ползи к рюкзаку.
– Это всего лишь трупак, - говорит она себе. – Всего лишь трупак…
Но до самого трупа не доползает. Подхватывает от дверей в спальню лямку и тянет на себя, стараясь не обращать внимания на то, как стучит в голове. Потом прячется за стеной от взгляда этого трупа, который, как ей кажется, сейчас смотрит укоризненно на нее. Почему-то именно этот мертвец вдруг заставляет почувствовать неловкость и легкую нервозность.
Смена белья. Пара чистых топиков и рубашка. Упаковка Тик-Така. Несколько шоколадок. Три банки консервов - персики и какая-то рыба. И леденцы. Много леденцов. Около двух десятков, не меньше.
Леденцы… Горман… Джоан… кто это? Они? Те, другие? Нет, это не они.
Потому что при имени Горман начинает стучать в висках, и она снова валится в темноту.
Потом несколько дней и ночей таких похожих друг на друга. Медленно перетекающих один в другой. То холод, от которого ее просто колотит. То жар, от которого тяжело дышать, и пот течет градом. Она пьет воду и сосед леденцы. Потому что от шоколадок тошнит. Она с трудом успевает притянуть к себе какую-то коробку, потому что в голове четко возникает его голос.
– …сдохнуть на журнале с голыми бабами среди мусора и чьей-то блевотины…
И плачет. Безмолвно. Потому что ей страшно. Страшно умирать в этой кабине одной. Как умерла ее соседка. Страшно, что она умрет, обратившись, и тогда будет ходить в одном лифчике, загаженных джинсах и окровавленным колтуном на голове вместо волос.
– Кончай разводить долбанную мокроту. И не спи!
– Отстань. Тебя нет. Я схожу с ума. Я просто схожу с ума.
– Как тебе это? Есть я?
Легкий толчок носком ботинка в обнаженный бок. Отчего в голове тут же взрывается боль огненным приступом и растекается по венам лавой, наполняя каждую клеточку тела невыносимой болью.
– Я тебя ненавижу…! Тебя нет…
– Как…
– Нет! Не надо! Я все поняла… только не надо…
– Поднимай свою задницу. Надо промыть рану. У тебя рана на башке, не забыла? Надо снять с трупака шмотки. Хотя бы рубашку. Скоро зарядят дожди и холода. И ты здесь точно сдохнешь. А может, ты хочешь и дальше вонять, как…
– Иди к черту! К черту! Тебя нет… тебя нет…
– Как тебе это? Есть я? Как тебе, Грин? Не спи, Грин! Не засыпай! Поднимай задницу свою костлявую. Делай хоть что-то, твою мать… иначе ты сдохнешь! Ты просто сдохнешь здесь!
– К черту! – это были первые слова, которые она смогла произнести. Глухо и хрипло. Как карканье. Но так отчетливо. К ней вернулся голос. Спустя столько дней. Она уже начинала думать, что останется немой навсегда. И никогда больше не будет петь.
<