Найди меня

Должно быть, исследование засекречено, потому что Дэниел считал, что знает о Фишере абсолютно все.

— Впервые слышу.

Он, конечно, знал о множестве исследований, в которых студенты, стесненные в средствах, могли принять участие, чтобы заработать немного денег; просто ему было трудно вообразить Бенджамина Фишера записывающимся в лабораторные крысы. С другой стороны, может быть, Фишер хотел разобраться в себе и в темных сторонах своей натуры. Возможно, по этой причине он и выбрал психологию.

Гас уселся на табурет и показал ему на другой в углу.

— Как в большинстве таких исследований, личности участников скрыты, а результаты никогда не публиковались.

Дэниел подцепил табурет, подкатил его по полу и уселся рядом с Гасом.

Поправляя тяжелые очки в черной оправе, коронер открыл папку.

— Что ты знаешь об исследовании, проводившемся в Калифорнии специалистом по мозгу серийных убийц?

— Невролог, который умер несколько лет назад? — Дэниел читал о нем. Он изучал генетику и строение мозга, а не типовые сценарии мучения животных и энуреза, знакомые всем и каждому. — Знаю только в общих чертах.

Теория строилась на том, что для того, чтобы субъект развился в серийного убийцу, необходимы три условия. Первое — ген агрессии, названный им геном воина. Второе — неактивность, повреждение или нарушение функции височных и лобных долей, что можно определить с помощью томографии. И третье — раннее насилие, начинающееся сразу после рождения.

— Я работал у него, — сказал Гас, — и тогда был в его исследовательской группе. Фишер попросился участвовать, и его приняли. Надо признать, у нас головы кругом пошли, когда оказалось, что его результаты соответствуют серийному убийце.

— Я думал, такие исследования проводятся анонимно.

— Вообще-то да, но когда получены такие поразительные результаты, происходят утечки, по крайней мере внутри группы. У Фишера были все признаки. И ген воина, и префронтальный кортекс, не реагирующий на стимулы… — Он пощелкал клавишами и вывел несколько цветных изображений мозга. — Никакой активности в зоне, отвечающей за мораль.

— Здесь пусто.

— Один из самых тяжелых случаев, которые нам встречались. Для сравнения вот тебе нормальный мозг. — Картинка переехала наверх. — Во время работы мы изучили генеалогию серийных убийц, начиная с девятнадцатого века. Теперь мы знаем еще одно — или полагаем, что знаем, потому что нужно больше исследований, — что такое поведение сосредотачивается в семьях.

— Наследуется. — То самое, вокруг чего Дэниел крутился вчера, когда разговаривал о бабушке Рени. Психопатии могут передаваться по наследству. Чем тяжелее психопатия, тем вероятнее наследование. А последние исследования говорят о том, что матери чаще являются носителями гена, хотя сам Дэниел пока сомневался в этом.

— Мне необходимо иметь копию этих материалов, — сказал Дэниел. Ему хотелось, чтобы его собственное исследование Бена Фишера было как можно более полным.

— Посмотрю, но может оказаться крайне трудно разрешить выдачу такого исследования. Иначе никто больше не согласится.

Так вот почему они были одни в секционной.

Следующие пару часов Дэниел провел, стараясь сосредоточиться на вскрытии, обдумывая то, что говорил ему Гас, и гадая, приехала ли Рени.

Наконец Гас вскрыл череп Фишера и извлек мозг. Удерживая скользкий орган обеими руками, он осторожно поместил его на весы.

— Эта часть вскрытия меня интересует больше всего, — сказал он, вглядываясь в циферблат. — Вес нормальный.

Вернув его на лабораторный стол, он взял все пробы и сначала показался довольным, а затем разочарованным.

— Не вижу ничего явного, вроде опухоли или повреждений, которые могли бы вызвать нарушения.

Обследование еще не закончилось, но Дэниел попросил Гаса связаться с ним, если тот обнаружит что-нибудь подозрительное или интересное. Сбросив одноразовый халат и перчатки в контейнер для биоотходов и запив пару таблеток болеутоляющего из фонтанчика для питья, он вышел из корпуса на яркое солнце.

Рени сидела с закрытыми глазами в тени у дорожки, спиной к оштукатуренной стенке; на ней были матерчатые туфли, джинсы и белая футболка. Она хотела выяснить, что он узнал там внутри. Он не собирался рассказывать ничего услышанного от Гаса об исследованиях мозга.

ГЛАВА 14

Когда Рени заметила Дэниела, выходившего из офиса коронера, она вскочила с забившимся сердцем. Нелегко было сидеть снаружи, зная, что рядом разрезают на части тело ее отца. Она и в самом деле думала, что было бы легче видеть это самой, а не воображать.

— Травмы совпадают с вашим описанием намеренного прыжка, — сказал Дэниел.

Она облегченно выдохнула. В глубине души она знала, что не толкала его, но знала и то, что не может полностью доверять себе.

— И все же вы выглядите так, словно принесли дурные вести, — сказала она.

Он надел очки.

— Просто устал.

— Что будет с телом?

— Если вы или ваша мать не востребуете его в течение десяти дней, оно пойдет на научные нужды. Рискну предположить, что вы выберете именно это.

Частичка ее существа желала быть уверенной, что от него ничего не осталось. Лучше востребовать тело и кремировать. Не потому, что он член семьи, а потому, что ей нужно увериться, что его больше нет. Что он не плавает где-нибудь в резервуаре, не нарезан ломтиками и кубиками, не разложен по банкам на полке. Ей, конечно, ни к чему его прах, но и его нужно забрать, иначе кто-нибудь станет торговать маленькими пузырьками Убийцы Внутренней Империи в Интернете. Многим людям хочется как-то приобщиться к серийным убийцам.

Белый служебный фургон с логотипом местного ТВ вкатился на стоянку.

Дэниел напрягся, а Рени преодолела порыв пригнуться и удрать. После ареста отца репортеры осаждали их дом. Они с матерью стали пленницами, неспособными выйти даже в магазин. В какой-то из этих казавшихся одинаковыми дней Морис придумал план увезти их обеих в свой домик в Идиллуайлде. Под покровом ночи они прокрались из своего дома в его. Как только взошло солнце — Морис за рулем своего кадиллака, Рени и ее мама сзади на полу, прикрытые одеялами, — они вырвались на свободу. Морис, само обаяние, отъезжая от дома, храбро опустил окно машины и поздоровался с самыми упертыми папарацци, разбившими лагерь на улице.

Но им следовало знать, что спасения не было. Разве что сделать пластическую операцию. В конце концов кто-то узнал Рени или ее мать. Репортеры съехались снова, теперь уже в маленький горный городок, где они скрывались. Тогда они избрали новую стратегию — не встречаться взглядами, какими бы оскорбительными ни были вопросы. На то, чтобы все утихло, ушел почти год, а когда у Рени начался пубертатный период, ее перестали узнавать. И все же она продолжала жить в уверенности, что сделала что-то очень скверное, просто потому, что не сделала достаточно. Если бы она рассказала кому-то другому, не маме и не Морису, убийства могли прекратиться. А может, и нет. В такое мало бы кто поверил.