Найти свой остров

– Папаша твой звонил?

– Звонил. Мама его так шуганула, что, думаю, он до сих пор обтекает. – Ника хмыкнула. – Черт их знает, что они за люди – что он, что Евгения. Не понимаю их, и знаешь – уже и не хочу понимать. Раньше я думала, будто что-то им должна, все-таки Женька – младшая сестра, хоть и глупенькая, а после того как… Все.

Ника коснулась скулы – она еще болела и была немного отечной, но это если присматриваться, а если не присматриваться, то следа от страшной раны не осталось.

– Болит? – Матвеев искоса поглядел на сестру. Ей-то эта поездка может навредить, после всего, что случилось.

– Терпимо. Голова болит маленько, потому я за руль и не села.

В Новгород они въехали затемно. Поплутав по улицам, нашли гостиницу, Матвеев снял номер, заказал ужин и помог полумертвой от усталости Нике дойти до кровати.

– Я посплю…

– Никуша, надо поесть.

– Тогда неси сюда.

Вяло поковырявшись вилкой в пюре, Ника съела котлету и салат, сползла с кровати и пошла в душ. Вода обняла ее теплыми руками, и Ника блаженно прищурилась – как хорошо-то… И вообще все хорошо. Вот только неладно с Максимом – но они вдвоем разберутся, главное же теперь, что они вдвоем!

– Я всегда знала, что счастлива. – Ника говорит это воде. – Даже если что-то шло не так, я знала – это неважно, потому что я счастлива. У меня есть многое, и этого никто у меня не отнимет – ни отец, ни Женька, вообще никто. И Остров есть, который охраняют так, что никто чужой туда не проберется. Только Буч смог.

Как-то вышло, что в ее замке на Острове поселился Буч – приходил туда вместе с ней, и они блуждали по парку, заглядывали в струящиеся фонтаны, любовались лилиями, лотосами и рыбками, и Буч был в абсолютном восторге. Пока болела, она почти все время проводила на Острове – там она была здорова, подвижна, там царило лето, цвели ирисы, тюльпаны, розы – все одновременно, и была река, в которой она могла плавать, и замок, в котором она могла менять все что угодно, добавлять предметы мебели или целые залы в зеркалах, с сияющим паркетом, в которых так весело было кружиться. Ника никому никогда не говорила об Острове – она и сама думала иногда, что игра затянулась, но оставить Остров совсем не могла. Иногда ей некуда больше было идти.

– Где мы будем все это искать?

– Ника, есть один мой давний приятель. Он здесь работает начальником следственного отдела в городском управлении. Он обещал помочь.

– Тогда прямо с утра начнем, не мешкая.

– Я на десять договорился, успеем позавтракать и в порядок себя привести…

Они едут по городу, который выглядит для них очень непривычно.

– Макс, смотри, какой мост!

Ника указывает на мост через реку, выгнувший спину совсем игриво.

– Это пешеходный.

– Когда закончим дела, я хочу по нему пройтись.

– Так и сделаем.

– Надо с детьми сюда приехать. Слышишь, Максим? Как все это распутаем, всех негодяев победим, возьмем детей и приедем сюда, здесь так странно…

– Старое и новое – всегда контраст, Ника. Это не просто архитектура, это история. Я думаю о тех архитекторах, кто создавал все это, – каменщики тогдашние строили на века. Нет их, имена забыты, а дома, церкви, крепости – стоят и будут стоять. Это не столько история страны – бог с ней вовсе, кровавая и неприглядная она у нас… хотя где было иначе? Нет, это история человеческого разума, того, как развивались люди, несмотря на войны, перевороты, казни, смутные времена. Понимаешь?

– Да. Жаль только, что ощущение от всего этого очень двоякое. – Ника смотрит на огромный белый собор. – Эти стены видели много жизней и чересчур много смертей. Жестокость пахнет особенно, знаешь?

– Пожалуй, знаю. Все, приехали.

Это здание не спутаешь ни с каким иным. Матвеев ухмыльнулся – возможно, это заговор архитекторов, хотя скорее всего – отсутствие фантазии у заказчиков. Обычная коробка из белого силикатного кирпича, первый этаж забран решетками, непременные ели перед входом, все как везде.

– Мы к полковнику Замятину.

– Ваши документы, – дежурный строго смотрит на них. – Если полковник вас примет, то…

– Отставить.

Сам Замятин спустился, чтобы встретить их. Скользнув взглядом по Нике, он пожал руку Матвееву, хлопнул его по плечу:

– А ты не меняешься, черт здоровый. Как тебе это удается?

– Не знаю. – Матвеев разглядывает приятеля. – Давно не виделись, Володя.

– Давно. Пять лет.

В последний раз они встретились на похоронах Томки – Замятин приехал, оставив все дела, проститься с ней и поддержать друга.

– Познакомься, моя сестра Ника.

– Рад, сердечно рад. Ну, идем ко мне, уже принесли то, что вам нужно, я велел сделать для вас копии, так что пока мы выпьем чаю, они будут готовы.

Они идут по коридорам, переходам, поднимаются на третий этаж, и Замятин открывает кабинет – просторный, обставленный офисной мебелью.

– Вот и мои владения, располагайтесь.

Они усаживаются вокруг стола, Замятин разливает чай и пододвигает к гостям тарелку с разными пирожными:

– Вот, угощайтесь. Это наше местное производство, очень вкусно.

Пирожные и правда очень свежие, Ника выбирает себе соблазнительную корзиночку с кремом, слизывает верхний листик и жмурится от удовольствия:

– Ой, Максим, это так вкусно! Попробуй!

– Ну, раз ты говоришь.

Полковник Замятин наблюдает за ними, про себя удивляясь – настолько они похожи, хотя всю жизнь прожили, не зная друг друга. И ладно бы внешне – яркие синие глаза, светлые волосы, красиво очерченные губы, такое сходство не удивительно у близких родственников. Но они похожи внутренне – то же светлое, ровное горение, одинаковый взгляд – открытый, доверчивый, доброжелательный. И движения – вот Матвеев взял чашку, точно так же держит ее, как и сестра. Они одинаково улыбаются, переглядываясь, откусывают пирожные и блаженно щурятся – оба, похоже, сладкоежки.

– История удивительная. Я просмотрел материалы, которые мне принесли, – однако вы оба очень везучие граждане. Другим детям Людмилы Баркиной повезло в жизни гораздо меньше.

– Другим? А что, есть и другие?

– Да. – Замятин тоже потянулся к пирожным – а, была ни была, всего одно – можно. – Людмила была занятной личностью. Выросла в приемной семье и до шестнадцати лет отлично училась, была примерной комсомолкой и вообще не выказывала никаких социопатических наклонностей. Ее приемные родители были люди интеллигентнейшие, оба учителя. Ну а потом Людмила узнала, что неродная им. Знаете, дети по-разному это воспринимают: кто-то еще сильнее привязывается к родителям, а кто-то считает, что те теперь не имеют права что-то от них требовать. К сожалению, Людмила оказалась из последних. Школу она так и не закончила, сошлась со взрослым мужиком, уголовником и рецидивистом Василием Кравцовым по кличке Портной. Он был старше ее почти на десять лет, и к этому возрасту успел уже получить три срока и отсидеть в общей сложности семь лет за грабежи. Вот с ним она очень быстро покатилась вниз – к родителям уже не вернулась, в грош их не ставила. Родила от Кравцова дочь, названную Мариной, и он сел в тюрьму в очередной раз. Пока ждала его, начала выпивать, Кравцов вышел через два года и оформил с ней брак. Она снова забеременела, на это раз родила сына, названного Игнатом. Сам Кравцов на свободе пробыл недолго, когда сыну исполнился год, его снова посадили – за хулиганство. Ну, в деле почитаете. И потом Людмила повстречала молодого художника – Тадеуша Радзивилла. Она ведь была хороша на свой лад – высокая, русоволосая, синеглазая, пила, конечно, но Тадеуш рассмотрел в ней что-то… В общем, он попросил ее позировать. Ей, возможно, импонировало, что он поляк, он поступил в МГУ, где собирался изучать историю искусств, что ли. В Новгород он приехал порисовать, и уж не знаю, как там у них получилось, но только Людмила бросила пить, развелась с Кравцовым и стала жить с Тадеушем. Старших детей она оставила приемной матери, уехала с Тадеушем в Москву, там родила ему двоих детей. А потом, за месяц до окончания университета, Радзивилл погиб при весьма загадочных обстоятельствах. Приехала польская родня – забирать тело, посмотрели на Людмилу, на детей, и предложили ей денег, чтобы она отдала им ребят. Людмила отказалась, они забрали тело Тадеуша и уехали, а Людмила вернулась домой вместе с ребятами. Она снова начала пить и уже не останавливалась. К тому времени из тюрьмы вышел Василий Кравцов, вдвоем они куролесили, как хотели. Закончилось это тем, что в одну из ночей Людмила заколола Кравцова, соседи вызвали милицию, ее застали за кромсанием трупа. В квартире находились дети – старшие прятались, младший, шестилетний Сережа, лежал в луже крови, избитый до полусмерти, а девочку так и не нашли. Людмила ничего о судьбе ребенка сказать не могла, просто не помнила, куда дочь подевалась. Сережу Радзивилла забрали в больницу, где он был усыновлен, а старших, Марину и Игната, поместили в интернат. Потом бабушка с дедушкой, родители Людмилы, оформили опеку над ними, но воспитали только Марину, сын Кравцова оказался не по зубам старикам – постоянно сбегал, воровал, хулиганил… в общем, они отказались от опеки, и парень очень быстро загремел в тюрьму. Это тот случай как раз, когда яблоко упало совсем рядом с яблоней.

– Страшная история… – Матвеев сжал ладонь Ники. – А имя девочки? Ну, той, что пропала?

– А, конечно. Девочку звали Доминика. Так ее назвал Тадеуш, насколько я понимаю, и в метрике она значится как Доминика Радзивилл. Совпадение, да.

Замятин снова разлил чай. Он дал время брату и сестре опомниться, переварить свалившуюся на них информацию.

– Если я правильно поняла, в момент совершения преступления Сереже было…

– Почти шесть лет, девочка на три года младше. Теперь понятно, как было дело. Иногда Людмила, чтобы добыть денег на водку себе и сожителю, брала младших детей и ездила в электричках, просила милостыню. Тогда за это могли посадить, но ей было на все наплевать. Когда она напивалась, по показаниям свидетелей, становилась неуправляемой. Видимо, в какой-то день она и продала дочку, а потом вспомнить этого не могла или же не хотела.