Назови меня по имени

– Всю жизнь мечтала учить детей, – сказала она. – Моя семья пошла мне навстречу.

Владимир Львович глубокомысленно вытянул губы в трубочку, всем видом выражая уважение и понимание.

– Да вы настоящий подвижник, – сказал он, и Маша не поняла, иронизирует он или говорит серьёзно. – Ваши сертификаты меня впечатлили. Можете приступать к работе. Мы будем платить вам за часы, которые вы потратите на Алёшу сверх той нагрузки, что полагается вам по графику занятий с детьми, которые учатся на дому. Думаю, это будет справедливо. Вам ведь за нашего сына уже платят какие-то надбавки?

Подобные беседы с родителями новых учеников стали для Маши делом привычным. Одни пытались устроить ей внутренний экзамен и проверяли уровень её знаний. Другие приглашали на продолжительный разговор и проводили что-то вроде конкурса на должность няни или гувернантки. Мама одной девочки даже составила тест на пятьдесят два вопроса – она хотела знать о репетиторе всё, включая хронические заболевания и график на основном месте работы. Заполнять ту анкету Маша не стала и оплату за пробное занятие не получила. Маша помнила, как она тогда расстроилась из-за потерянного времени и денег, в которых остро нуждалась.

Зато Алёшины родители хорошо знали Машу безо всяких анкет, и договориться с ними оказалось гораздо проще.

Обстановка Алёшиной комнаты, угловой и очень светлой, была хорошо продумана. Плотные римские шторы песочного цвета днём всегда были подняты, а вечером – опущены. На столе в левом углу стояла лампа, бежевый абажур с дверцей, которая открывалась и закрывалась, превращая рабочий осветительный прибор в ночник.

Рядом с большим столом, вернее прямо под ним, находился второй, лёгкий и мобильный, оснащённый колёсиками. Наклон столешницы изменялся вращением винта сбоку от крышки. Функционально управляемую парту сделали на заказ: Светлана Павловна объясняла, что именно такая парта нужна ребёнку с больными суставами. Алёшино кресло тоже было произведением ортопедического искусства. Иногда Алёша уступал его учительнице. Она опускалась туда, откидывала спинку и поднимала подставку для ног: по стопам сразу же разливалась приятная тёплая волна. Такая конструкция, со слов Светланы Павловны, «идеальна для разгрузки межпозвоночных хрящей и профилактики остеохондроза».

На стенах Алёшиной комнаты висели полки с книгами; возле входа стоял книжный шкаф, а в углу – кровать с тёмно-коричневым покрывалом.

– А я их выкинул, – сказал мальчик, когда Маша спросила его про старые детские игрушки. – Как вернулся однажды из больницы, как посмотрел на всё это… На машинки всякие… Так они меня раздражать стали, вы не представляете. А картину правильную, чтобы на стенку повесить, я ещё не нарисовал.

За свою жизнь Маша повидала много жестоких шуток природы. Алёшин талант был одной из них. Ребёнок с раннего возраста прекрасно рисовал, но отчётливее всего дарование проявилось в восемь-девять лет, когда мальчик перенёс первую операцию. Светлана Павловна, чтобы развлечь сына, принесла ему в больницу пособие по рисунку карандашом «Как нарисовать лошадь». Мать выбрала подарок почти машинально, но, по-видимому, выбор этот оказался не случайным.

Светлана Павловна сама была выпускницей МАРХИ и в ранней юности, если верить преподавателям из института, довольно сносно рисовала акварелью. Об этом Алёшина мама часто рассказывала Маше, словно бы оправдываясь за свою блёклую, ничем не примечательную жизнь. Она училась в институте и жила в однокомнатной квартире с тяжелобольной матерью, ухаживать за которой пришлось без малого двадцать лет. В таких условиях ни о каких акварелях не могло идти и речи – Алёшина мама с горечью и гордостью повторяла, что свои лучшие годы она добровольно посвятила служению близкому человеку. Ей повезло: когда она познакомилась с Владимиром Львовичем, несчастной матери уже не было в живых, а сама Светлана Павловна дослужилась до хорошей должности заместителя директора одного подмосковного художественного музея. Своё позднее замужество Светлана Павловна благословляла в молитвах. Она и думать забыла, что когда-то бегала по Москве с этюдником.

О своих давних попытках освоить рисование мать вспомнила в книжном магазине, когда решила купить сыну что-нибудь развлекательное.

Пособие «Как нарисовать лошадь» маленький Алёша принял с восторгом. Через несколько дней он потребовал продолжения. Так на его больничной тумбочке образовалась внушительная стопка выпусков этой серии: «Как нарисовать человеческую фигуру», «Как нарисовать голову» и прочие. Ребёнок с завидным упорством заполнял альбомные листы, количество которых, к потрясению родителей и больничного персонала, становилось всё больше и больше.

Мальчика давно уже выписали из больницы, а на полках его книжного шкафа появлялись всё новые и новые учебники: «Свет и тень», «Основы учебного академического рисунка», «Техника живописи». Главное место в комнате занял этюдник – пока ещё хлипкий, фанерный, мальчик купил его на собственные деньги, вызволенные из брюха старой свиньи-копилки. Стало понятно: Алёша нашёл своё место в жизни. Вернее, это стало понятно только ему самому, но не Владимиру Львовичу. Отец считал рисование бесперспективным и, главное, малооплачиваемым занятием.

Любимой Алёшиной техникой была графика, но, когда он показал свои работы профессионалам, ему было сказано, что на одной графике далеко не уедешь. Дескать, если хочешь получить высшее художественное образование, нужно подтягивать и другие техники – акварель, масло. Когда родители услышали об Академии художеств, дома грянул скандал. Владимир Львович выбрал для сына совсем другую профессию.

– Нас с матерью скоро не будет! – кричал он. – Сколько нам осталось? Десять лет? Пятнадцать?

– Пап, ну к чему эти расчёты? – мягко возражал сын, но Владимир Львович, захлёбываясь гневом, подходил к сыну вплотную и кричал прямо в лицо. На Алёшиных щеках оседали тёплые брызги родительской слюны.

– К чему?! – гремел Владимир Львович. – У моего сына должна быть блестящая профессия. Денежная! Уважаемая.

– Пап, хороших художников тоже уважают, – пытался возражать Алёша и, отвернувшись, тихонько стирал ладонью тягучие капли.

– Уважают? Да после смерти их только и уважают, дурья твоя башка! – Отец махнул рукой. – Есть у меня прекрасное знакомство в Дипломатической академии. Закончишь вуз, пойдёшь на службу, а там, знаешь… Хоть рисуй, хоть чечётку бей.

Переубедить отца было невозможно. Словосочетание «Дипломатическая академия» превратилось в Алёшино проклятие, и он вскипал каждый раз, когда Владимир Львович заводил разговоры о высшем образовании.

– Володя, – говорила Светлана Павловна мужу, – посмотри, у ребёнка снова тахикардия.

– У него всегда тахикардия! – бушевал отец. – А у меня, между прочим, давление. Могли бы поберечь отца, уже недолго осталось!

Владимир Львович был гипертоником. Светлана Павловна однажды поделилась с Машей опасениями насчёт его здоровья и рассказала, что на плановом обследовании его головного мозга выявилось несколько микроинсультов, которые мужчина, возможно, несколько лет назад перенёс на ногах.

Тогда Светлана Павловна предложила сыну соломоново решение: пусть отцу кажется, что мальчик во всём соглашается со старшими и готовится к своей будущей работе в министерстве. В награду за это Светлана Павловна из личных средств обещала оплатить Алёше частного учителя рисования, самого лучшего, какого только можно было найти. Она обещала ненавязчиво, исподволь вести с Владимиром Львовичем разговоры об Алёшином будущем и в этих разговорах отстаивать исключительно Алёшины интересы. Возможно, женщина искренне верила в то, что сможет повлиять на своего мужа, и Владимир Львович, сменив гнев на милость, рано или поздно даст Алёше отцовское благословление. А может, она просто надеялась, что сын вырастет и передумает.