Назови меня по имени

Они с Иркой шли по аккуратно расчищенной тропинке – к храму.

– Когда ты, Маруся, наконец найдёшь себе нормального мужика? – тараторила Ирка. – Сильного, энергичного. Вот Марк твой, он кто? Трепло и больше ничего. А надо, чтобы мужик всё для тебя делал, поняла? Ты подумать ещё не успела, а он уже р-раз – и принёс на блюдечке с каёмочкой. Вот что ты всё смеёшься? Смейся-смейся! Я сегодня обязательно свечку за тебя поставлю. Николая Угодника попрошу, чтоб тебе в этом году повезло. И вот увидишь, всё будет, как я сказала.

Ирка говорила совершенно серьёзно.

– Тебе надо было выйти замуж за китайского императора и каждый год штамповать ему наследников, – парировала Маша. – А сама вышла за простого парня.

– Ой, не могу. Императора! – Ирка хихикнула и поправила платок. – А тебе, дорогая моя, давно пора родить второго. Доченьку надо родить, поняла? И не от придурка этого, а от молодого и здорового мужика.

Цель Иркиного приезда в лавру была незамысловатой. Два месяца назад она сделала аборт, и, хотя не сомневалась в том, что поступила правильно, для полного спокойствия ей всё-таки требовалась беседа с батюшкой, пусть даже непродолжительная.

Это был не первый Иркин аборт. Жизненная сила, заложенная в неё природой, кроме прочего, проявлялась в способности к зачатию. Дважды за последние семь лет Ирка перевязывала маточные трубы, и дважды лигатуры рассасывались, повергая в замешательство и врачей, и саму Ирку, и всю её родню.

У них с мужем уже было двое детей, десятилетний мальчик Серёжа и дочка Дашенька, четырёх лет, Машина крестница. Ирка, в прошлом секретарша в деканате, так и не вышла на службу после очередного декретного отпуска. Она вела хозяйство и получала небольшой доход со своего давнего хобби: пройдя несколько уроков у профессиональных кукольников, Ирка мало-помалу сама становилась востребованным мастером. Её приглашали вести семинары, она участвовала в выставках и время от времени брала частные заказы.

– Ну ладно, пойдём ставить свечки, – сказала Ирка. – Или сначала на исповедь?

Пахло плавящимся воском. Маша стояла неподалёку и наблюдала, как Ирка склонилась перед батюшкой. Голова подруги была покрыта фиолетовой, вышитой серебряными нитками епитрахилью. Священник что-то тихо говорил над ней – но говорил недолго. Ирка быстро выскользнула из-под накидки, сдвинула на лоб съехавший платок и, перекрестившись, направилась занимать другую очередь, к причастию.

– Ну что? – Маша участливо поддержала подругу под локоть.

– Как рукой сняло, – сказала Ирка и, заметив Машин недоверчивый взгляд, добавила: – Честно-честно. Гораздо легче.

– Ну и хорошо, – улыбнулась Маша.

Ирка замедлила шаг и краем глаза посмотрела на подругу.

– Марусь, тебе бы тоже исповедоваться… Я же вижу, как ты бьёшься, – завела она старую шарманку. – А батюшка тебе помог бы. Зря ты ушла. И к причастию не пойдёшь?

Маша вздохнула.

– Куда мне к причастию, – сказала она. – Вечером я не постилась, да и утром кофе выпила.

Ирка всплеснула руками.

– Ой, посмотрите на неё! Кофе она выпила. Я вот тоже утром кофе выпила, а ещё яичницу съела и три сигареты скурила. Пост – это же чистая формальность.

Маша улыбнулась.

– Ну конечно, формальность. – Она заправила волосы под платок и оглянулась. – Как много народу-то.

– Рождество скоро, – сказала Ирка. – Всё-таки не пойдёшь на исповедь?

Маша вышла на крыльцо, повернулась к храму и трижды перекрестилась на купола. День был пасмурный, и над крестами, в небе, затянутом однородной серой массой, крикливыми стаями летали галки.

Вдоль дорожек росли голубые ели, почти такие же, как те, что отец давным-давно приносил домой на Новый год. Маша добрела до выхода, постояла возле шахматных стен Надвратной церкви. Пилястры Надвратной оплетали неприлично большие, тщательно прорисованные фиолетовые гроздья винограда.

Она прохаживалась по расчищенным дорожкам и смотрела по сторонам. Во дворе лавры было полно народу. Большинство стояло в длинных очередях на исповедь и причастие, эти очереди тянулись вдоль дальней стены, до самых Больничных палат. Остальные паломники, прихожане и туристы бродили по территории. Особенно ярко выделялись шумные, цветные компании японцев с фотоаппаратами и живописные группы священнослужителей. Полы их чёрных одеяний развевались на ветру, лица семинаристов и служек выглядели отрешённо и непроницаемо.

Возле входа в собор были навалены строительные леса; видимо, здесь завершались (или только начинались?) реставрационные работы. Маша прошла вдоль стены, выбеленной извёсткой, облезшей там и тут настолько, что была видна фактура кирпичной кладки. Осмотрела низко расположенные, зарешеченные окна с красно-коричневой облупленной краской по рамам. Полукруглая арка выглядела поновее и повеселее, в глубине её находилось подсобное помещение, а рядом стояла прислонённая к заржавленному козырьку высокая лестница.

– Кого-то ищете? – обратился к Маше человек с бородкой, в длинной тёмной одежде и чёрной круглой шапочке.

– Нет, – ответила Маша. – А что это за строения?

– Здесь гулять не благословляется, – серьёзно сказал юноша. Словно опасаясь встретиться с Машей глазами, он сразу же отвёл взгляд.

Маша насмешливо посмотрела на него и развернулась. Удаляясь от арки, она чувствовала, как служка, уже без тени смущения, смотрит ей в спину.

В маленькой барочной часовне рядом с Успенским собором находилась купель. Люди приближались к купели, крестились и набирали святую воду в пластиковые бутылки. К источнику подошёл незнакомый мужчина, перекрестился и с важным видом поднёс к серебряному крану бутылку из-под кока-колы. Наблюдая за простодушным дядькой, от которого к тому же разило перегаром, Маша улыбалась и прятала улыбку в край платка, серого с мелкими розовыми цветами.

У Машиной бабушки, Нины Александровны, в комнате – и в городской квартире, и на даче – имелся красный уголок: несколько икон, которые она называла семейными. Был у неё позолоченный святитель Николай, с ним бабушка разговаривала чаще всего. А ещё бумажный Спас. Старшей сестре Альке он не нравился, потому что казался ненастоящим: бабушка просто-напросто взяла репродукцию из художественного альбома, прилепила её на картонку, а по периметру на клей посадила цветную тесьму с люрексом, ту самую, которой Ираида Михайловна когда-то наставляла Алькино летнее платье. Потом бабушка отнесла бумажного Спаса в церковь к батюшке и освятила. Получилась икона, правда, в такую икону было очень трудно поверить, но бабушке приходилось мириться: другого Спаса у неё не имелось.

Изо всех бабушкиных икон маленькой Маше больше всего полюбился Георгий со Змием, старинная литая табличка, даром что маленькая, зато тяжёлая. Лица Георгия совсем не было видно – может, оно стёрлось, а может, его никогда и не было, потому что остальные элементы рисунка мастер выполнил тоже весьма схематично. Однако движение руки Георгия, его конь, линия копья, взметнувшиеся кудри, поднятый подбородок – всё говорило о силе, скрытой в маленьком человечке. Под копытами коня клубился дракон с тонкой шеей, он выглядел жалким и предвещал всаднику скорую победу. Маленькая Маша была почти влюблена в героического персонажа и приходила в бабушкину комнату специально, чтобы поглядеть на него. Вместо пустого овала Маша воображала любое лицо, иногда – прекрасное, а иногда – страшное.