Не бросайте бескрылок
Шрифт:
– - Как же так, ведь сам все как было видел, звал, а в ответ -- ни звука. Конверт с адресами лежал на столе -- я и взял. А теперь выходит -- курам на смех. Ну что ж, раз виноват, значит, отвечу.
Бабка слушала не отводя глаз. Лицо бледно-желтое, измученное. Кожа словно пересушенный и испещренный мелкими-мелкими морщинками пергамент, а глаза, обычно такие веселые, вдруг наполнились слезами, отчего припухшие мешки под ними и кончик носа покраснели, а лоб сморщился.
– - Никакого смеха, Ваня, -- ответила чуть слышно. -- Как есть правильно гутаришь. Всю прошлую ночку маялась, думала вот-вот Господу Богу представлюсь. До утра ждала смертушки, а она не пришла. Господь решил по-другому -- пожить, значит, должна. Оно, Ваня, может,
– - Ну зачем вы так, мам? -- надула обиженно губы невестка, порывисто обняла и чмокнула свекровь в щеку. -- Скажете тоже помирать! А дети, внуки к кому приезжать станут? Виктор вот собирается в отпуск. Говорит, сад опилю, угля и дров заготовлю, да он у вас тут все поделает.
И все разом как загалдели, загалдели, чтобы бабка, значит, умирать не спешила. А Меланья, так та даже обиделась, что подружка бросить ее захотела.
– - Да я че, я ниче, -- окидывала всех теплым взглядом бабка Марья. -- Поживу, коль просите... -- А сама довольная такая. И опять, уже не столько Ивану, сколько участковому стала говорить, какой сон видела, да как потом сердце схватило и как к смерти готовилась, а под самое утро вдруг крепко уснула. Утром Меланья пришла; она уже не спала и переоделась, а смертную одежду вновь в сундук спрятала. Отвару из целебных трав вместе попили, и тут невестка на КамАЗе подъехала, люди собрались. Она им рассказала о случившемся, оттого все и смеялись...
Смотрит бабка на Ивана так, будто прощения просит. Нет, он-то ее понимает, верит, но вот участковый...
И тогда все, кто собрался, даже незнакомый шофер, стали упрашивать Федора Степаныча, чтоб не наказывал Ваньку. Ну с кем в жизни не бывает? А бабка Марья даже поднялась и в ноги ему поклонилась.
– - Прости нас, милок. Может, че и не так. Даже помереть путем не сумела. А он же сосед мой. Прости...
И участковый для солидности малость поломался, однако Ваньку наказывать не стал, хотя строго при всех предупредил, чтобы подобных шуточек на его участке больше не было.
ОБРАДОВАЛ
Беляеву за шестьдесят. Он заметно округлился, движения стали размеренными и степенными. На здоровье не жаловался, хотя за последние два-три года стал больше обычного уставать. Но это, считал он, в порядке возрастных особенностей.
Весенним мартовским днем Беляев шел домой, нагруженный двумя увесистыми сумками. Выйдя из подземного перехода, поставил сумки на бордюрный камень и, вздохнув, огляделся по сторонам: никакого транспорта ни справа, ни слева не было видно. Бросил взгляд на солнце. Оно слепило и смотреть на него, не прищурившись, было совсем невозможно. Бездонно-голубое небо лишь кое-где бороздили легкие, словно промытые весенними дождями облака. Тут надо сделать маленькое отступление: Беляев пятый год как строился и летом планировал оставить квартиру семье сына, а с женой и дочерью переселился в построенный дом.
В этот день он объехал не один хозмаг, чтобы закупить всякую всячину для отделочных работ. Сумки были нелегкими, но Беляев на это не обращал внимания. Он был доволен покупками и тем, что солнце по-весеннему приветливо, что на обочине дороги светятся изгибы ручейков, а на деревьях теперь уж раскроются почки. Нет, подумал он, что ни говори, а весна есть весна!
И вдруг, кого же он увидел, Лешку Грибанова! Вот так встреча! Уж кого-кого, а его по длинному носу и выпуклым рыбьим глазам как не узнать. В студенческие годы пять лет бок о бок в общежитии прожили. После института Лешка как распределился, и будто канул. Теперь же стоит личной персоной! А какой важный, ну прямо "фон-барон" и только. Подойдя как можно незаметнее к Грибанову сзади, Беляев осторожно тронул его за плечо. Тот этак недовольно повернул к нему голову. И... глаза его
вдруг разом потеплели, а лицо расплылось в радостной улыбке. Грибанов воскликнул:– - Петька, никак ты!
– - Я, я, а это, значится, ты? -- Беляев и словечко Лешкино -- значится -- ввернул и даже ткнул пальцем в живот, как это делал тот в разговоре с собеседником.
– - Да я, кто же еще! -- Бывшие сокурсники стали обниматься, шумно хлопать и тискать друг друга. Проходившие мимо люди, глядя на них, тоже улыбались.
– - Не замай, слышь, не замай, -- отшучивался Грибанов, смешно топыря локти и с любопытством пронизывая повлажневшими глазами друга.
– - Слышь, а ты вообще-то крепенький такой, огурчик!
– - Скажешь тоже, -- заскромничал Беляев, хотя похвальба институтского друга ему пришлась по душе. -- Был крепеньким, как говорят, да весь вышел.
– - Не скажи, не скажи...
– - А ты все такой же -- не замай да не шуткуй, -- вспомнил Беляев Лешкины словечки.
...Когда-то в комнате общежития, располагавшейся на третьем этаже, их проживало семь человек. Да каких! У каждого свой характер, свои особенности и причуды. В общем, комната с утра допоздна гудела будто пчелиный улей. С учебой все шло нормально, а вот с едой у всех была проблема.
На двадцать два рублика госстипендии (получали, правда, без задержки) особенно не пошикуешь. Подрабатывали кто как мог: на погрузке и разгрузке, на разных строительных работах и все равно ходили с полупустыми желудками.
Были, правда, и праздники. У Семена Коровина мать работала на мясокомбинате. Ему раз в месяц из дома присылали посылку с колбасой или изредка привозились готовые котлеты. Семен был не скряга и делился со всеми по-братски. Ох, как ждали этих посылок.
У Женьки Тюрина в Сухуми жила сестра. К праздникам она ему присылала посылки с фруктами, но фрукты больше доставались девчонкам.
А вот Лешка Грибанов жил в Куйбышеве, по-нынешнему -- в Самаре, и ему тоже приходили посылки. Каждую такую посылку он прятал под кровать, а по ночам что-то доставал из нее и начинал чмокать зубами. Поначалу думали, что у парня зубы побаливают, потому и чмокает. Но как-то, ради любопытства, когда Лешки в комнате не было, вытащили посылку, заглянули в нее, и ахнули -- столько в ней было вяленой чехони и воблы. Брать постеснялись и снова посылку под кровать задвинули. А ночью для всех началась настоящая мука. Лешка грыз вяленую рыбу, а все слюной исходили. На какое-то время он затихал, потом вновь тайно жевал рыбу. Такого издевательства простить ему не могли.
Утром, как только Лешка ушел в читалку, посылку достали и стали поедать ее содержимое. Надо было видеть, с каким упоением и решимостью это делалось! Рыбьи головы и хвосты оставили и, как новогодние гирлянды, протянули на нитках из угла в угол комнаты. Это в отместку на Лешкино скупердяйство. Когда Лешка вернулся с занятий, в комнате был только Женька Тюрин: он приболел и отлеживался в постели. Женька после рассказывал, что Лешка вначале побледнел, потом покраснел. Это когда увидел висевшие на нитках рыбьи хвосты и головы, тут же достал посылку, а в ней -- пусто. Но так и ничего не сказал. Посылки с рыбой ему продолжали присылать, зато теперь Лешка всегда делился с товарищами. Урок пошел на пользу.
И вот, после стольких-то лет...
– - Может, заглянем ко мне на чаек-кофеек, -- предложил Беляев. -- Тут недалеко.
– - Не получится, -- ответил Грибанов и важно поглядел на часы. -- Ровно в пятнадцать ноль-ноль отходит поезд. -- Улыбнулся. -- Однако минут двадцать в запасе имеется. Расскажи, дружище, как живешь?
– - Вообще-то, ничего особенного, -- сказал Беляев. Он переставил сумки поближе к трубчатой ограде, чтобы не мешали прохожим, затем продолжил: -- Живу как все, недавно на пенсию ушел. А еще шестой год как строюсь, но в этом году думаю вселяться. Вот накупил краску, лак, олифу, а это, сам должен понимать, отделкой пахнет. Добавил, что недавно шестьдесят стукнуло.