Не чужая смута. Один день – один год (сборник)
Шрифт:
Или ещё есть одно объяснение, которое помогает при любых, даже самых скорбных обстоятельствах: «…Если бы не “зелёные человечки в Крыму”, этого бы не было. Потому что беззаконие порождает беззаконие».
Крушите, ребята! Зелёные человечки в ответе за всё.
Отчего-то никто не хочет отсчитывать, начиная с Майдана. Одно беззаконие породило ещё много всяких беззаконий. Такая логика не подходит. В начале любой проблемы должна стоять Россия, иначе какая-то фигня получается.
Наконец, есть ещё третье объяснение, когда первые два совсем уже теряют вес. «Меня больше волнует происходящее в России, потому что я живу здесь».
В Харьков вчера заехала тысяча ультрас и бьют всех неблагонадёжных,
Нашли одно захоронение мирных жителей на Донбассе, потом другое, это тоже ничего. Реакция? «Нас больше волнует происходящее в России».
А и правда, давайте-ка обсудим великорусскую спесь, господа, это – тема!
…Вчера мне написала очередная боевая женщина с Украины по поводу харьковского шабаша: «Наш памятник, не лезьте в наши дела, хотим и рушим!»
Эта женщина всё время разная, но на самом деле, в каком-то смысле она – одна. Она приходила во время Майдана и говорила: «Что хотим, то и поём, как хотим, так и скачем!» Она приходила после первых попыток разрушить изваяния Ленина, Кутузова и солдата-освободителя по всей Украине ровно с теми же словами.
Потом отвалился Крым и поехал в сторону Донбасс, но она не сделала ни одного вывода. Или сделала, но мы их не в состоянии осознать.
Потом началась война, и были убиты тысячи людей. Но она всё стоит у двери с этой своей фразой: «Это наше личное дело, что хотим, то и ломаем! Всё сломаем, что захотим!»
Кажется, это она управляет страной, а не Порошенко.
Если люди со стилизованными свастиками и характерными повадками захватят власть в Киеве, я знаю, что скажут здесь лучшие люди. Это будет всего одна фраза, всего одна. Вот она:
– Боже, до чего Россия довела Украину!
(В этом месте, в идеале, надо отвернуться. Не плакать же при всех. Мужество вас не покинет.)
Сейчас говорили с одним человеком, которого я очень уважаю, про разницу между воевавшими в Чечне в 1996 году и теми, кого я видел в Новороссии.
Я говорю, что в Чечне не было ощущения радости и дружелюбия. Всё-таки воевали, как правило, «срочники», мучительно замудоханные и с затравленными глазами. Всё-таки даже ОМОН и СОБР – и те были отправлены в командировку, пусть даже и поехали добровольно. Всё-таки не столь полное ощущение собственной правоты было тогда.
В Новороссии совсем, совсем иначе.
В Новороссии люди сами сделали свой выбор – они свободны, как никогда. Это такая демократия, которая нам и не снилась. И они счастливы оттого, что сделали свой собственный – и что важно – жертвенный выбор.
Поэтому в Новороссии всё время ощущение какого-то праздника, ярмарки, доверия друг к другу.
Жертвовать собой – занятие праздничное, упоительное, улыбчивое.
Подвозили из Донецка мужика, которого недавно обменяли из плена, – ополченец. Его, когда он пропал, спутали с каким-то другим погибшим, и другого человека похоронили под его фамилией, поставили крест с табличкой. В общем, живёт человек, а у него и могила теперь есть: фамилия, имя, всё как положено, только одна дата перепутана.
Мы подвезли человека до его могилы. «Дальше сам», – говорит.
Часть шестая. Карусель
В XIX веке рассадником либерализма и прочего нигилизма был Петербург.
В петербургских салонах обсуждали – на тот, прежний манер – «рашку» и «ватников».
Москва была куда консервативней. Москва ещё из себя рашку не вытравила, и ватник, чтоб хотя бы добежать до нужника, изредка надевала.
(Вот как, например, видный публицист Владимир Мещерский
описывал Петербург второй половины XIX века: «Отличительная черта Петербурга, как всем слишком хорошо известно, увы, есть его духовная беспочвенность: в Петербурге – и это бросалось в глаза всем даже иностранцам, мало-мальски изучившим его сравнительно с Россией, – вы замечаете всего резче дух безнародности, дух безыдеальности, дух безверия в самых разнообразных проявлениях. <…> Полное отрицание государственных, народных и церковных основ. <…> Создалось в Петербурге слово “чернь”, изобретённое интеллигенцией для клеймения народа».)(Или другой пример. Есенин в 1917 году пишет поэту Ширяевцу: «Бог с ними, этими питерскими литераторами… Об отношениях их к нам судить нечего, они совсем с нами разные… Мы ведь скифы, приявшие глазами Андрея Рублёва Византию и писания Козьмы Индипоклова с поверием наших бабок, что земля на трёх китах стоит, а они все романцы, брат, все западники, им нужна Америка, а нам в Жигулях песня да костёр Стеньки Разина».)
Прошло 100–150 лет, и ситуация изменилась с точностью до наоборот.
Писатель Евгений Водолазкин, живущий в Петербурге, автор прекрасного романа «Лавр», любимый ученик Дмитрия Лихачёва, исследователь древнерусской литературы, говорил мне не так давно, что в его кругу украинский вопрос не вызывает ни у кого желания поссориться – все, по сути, согласны.
Все – не буду говорить «за Россию» (не уверен, что Евгений Водолазкин хотел бы в таких пафосных категориях осмыслять происходящее) – все за здравый смысл.
Мы выступали с Женей в Лондоне, и на вопрос по поводу Украины он в своей мягкой, истинно питерской манере сказал: «Есть вещи, по поводу которых не стоит иметь какое-то оригинальное мнение. Если два миллиона человек хотят в Россию – как мы можем им отказать?»
Из Питера же пришло известие: кто-то спросил у писательницы Татьяны Москвиной (мало кого так тошнит, например, от нацболов, как её, и от меня лично её тоже подташнивает) – что там Питер думает про Украину, имея в виду весь их прекрасный круг: Крусанов, Носов, Секацкий – ну, вы понимаете, тех самых людей, которых «ватниками» даже последний либеральный идиот назвать не сможет.
Москвина, как мне пересказали, говорит: а что нам думать? Мы тут имперские фундаменталисты, никаких причин для споров не имеем.
Все эти московские Марши мира – их в Питере представить нельзя. Ну, разве что из пятидесяти мелко покрошенных человек.
…Понятно, что 150 лет назад столица была в Петербурге, а теперь она в Москве, в столицу съехалась всякая шваль отовсюду.
Всё так, всё так. Но есть ведь и какие-то другие причины, да?
Пока всё это не началось, весомое количество людей из числа поклонников и воздыхателей «России, которую мы потеряли», вполне спокойно и даже горделиво воспринимали традиционную российскую дореволюционную политику, основанную в целом на, прямо говоря, непрестанной экспансии.
Самый яркий пример (но далеко не единственный), конечно же, Борис Акунин и его Фандорин.
Поправьте меня, если я ошибаюсь (я никогда не был активным читателем этой серии) – но там, в целом, дан глубоко положительный герой, который успешно действует на всех политических фронтах, отстаивая интересы России везде, где из раза в раз начинается традиционный «крымнаш» или какие-то иные грязные политические игры.
Дело понятное: всё это было давно, с таким материалом проще обращаться – он не укусит в ответ. В любом случае «слава русского оружия» и прочие аксельбанты ласкали глаз и умиротворяли душу большинства российских литераторов даже самого либерального толка (скажем, и Окуджаву тоже – с его гусарскими и декабристскими страстями; видел бы он их при исполнении иных приказов).