Не говори маме

Вспомнив о деньгах, я достаю из-под подушки смартфон — даже он стоит дороже — и перевожу на тетушкину карту десятку из тех денег, что перечислили мне квартиросъемщики.

Вера отвечает едва ли не быстрее, чем я набираю номер. Словно сидела с телефоном в руках и ждала моего звонка. И про распродажу тоже знала, но теперь, когда я слышу ее дрожащий голос и сбивчивые слова благодарности, мне сложно отделаться от мысли, будто они обе — и Вера, и Лариса Васильевна — ожидали чего-то другого. Большего. Так действительно могло показаться со стороны: красивая «Печатная», шарики, рейлы, музыка и люди, которые покупают вещи… В гараже все это выглядело бы иначе.

Вера просит меня приехать через час, тогда она сможет спуститься в приемный покой. Больницу я нахожу по «Яндекс.Картам» — в городе она всего одна. Корпуса в приложении не пронумерованы. Просто спрошу у местных, как найти второй. Савва запретил мне выходить из дома одной. Он должен приехать и отвезти меня к Яне, но о времени мы не договорились. Я пишу ему в мессенджере, что обещала передать деньги через час, и начинаю одеваться. Как раз возвращается с продуктами тетя Поля. Открывает дверь своим ключом, но цепочка крепка, и тете приходится ждать, пока я ее впущу. Вид у нее сумрачный.

— Там тебя какие-то ребята спрашивали, — говорит она с поджатыми губами. — Сказали, твои друзья.

Внутри меня со свистом открывается дыра, и в нее, как в воронку торнадо, засасывает все, кроме этих узких губ под перламутровой помадой.

— Как они выглядели?

— Как шантрапа. Я их прогнала.

— А они?..

— Нахамили, но из подъезда вышли, я дверь захлопнула.

Про дверь я дослушиваю уже из своей комнаты. Еще немного, и я исчезну целиком, потому что они там, на противоположной стороне дороги, и один из них поднимает голову и смотрит на мое окно ровно в тот самый момент, когда я смотрю из него. У меня слабеют коленки. Я пригибаюсь, хотя вряд ли меня видно за тюлевой занавеской, и судорожно, не попадая по нужным буквам, пишу Савве: «Они здесь!»

Спустя бесконечные две минуты он отвечает: «Выехал, сиди дома».

— Что это за ребята? — кричит тетя Поля.

Я не отвечаю.

— Обедать будешь?

От одной только мысли о еде меня едва не выворачивает наизнанку. Чтобы отвлечься, шарю в телефоне, прочитываю все новости с каналов, на которые подписалась и выключила уведомления — набежало несколько сотен новых сообщений. Потом захожу в статистику подкаста: первый выпуск, «13/09/19» (не придумала ничего лучше, чем называть их по датам, когда все произошло), про Анну Николаевну прослушали 2 487 раз, второй, «10/10/19», про Льва Коя — 1 146. Это неплохой результат, но я не могу ему порадоваться. Просто сижу, прижавшись спиной к холодной батарее, и думаю о том, что в конце следующего выпуска можно было бы попробовать рассказать о Яне. Если тысяча человек переведут по пятьдесят рублей, мы получим пятьдесят тысяч. Это уже весомо…

Савва написал: «Выходи, я рядом».

Тут же срываюсь с места, хватаю конверт с деньгами, запихиваю его во внутренний карман куртки и снова смотрю в окно: пикап Саввы спускается вниз по улице и останавливается неподалеку от «шантрапы». Его замечают. От черной троицы отделяется один ходок, похожий на циркуль, и шагает к машине. Что-то обсуждают через стекло. Савва открывает дверь и выходит, второй ненадолго его загораживает, снова говорят. Чтобы лучше видеть, я прижимаюсь к стеклу ладонями и носом. Расходятся. Савва садится обратно в машину, те трое воссоединяются — и… бегут. Я внутренне ликую: они бегут! Сама выскакиваю из квартиры — их нет — огибаю дом — нет! — и несусь через дорогу к одинокому пикапу на обочине, открываю дверь, запрыгиваю внутрь:

— Ты! Ты просто боженька! Что ты ему сказал?

Савва улыбается мне с водительского кресла. В салоне жара, от борта до борта тихо плещется ретро, пахнет химозной клубникой. Савва прижимает ладонь к животу, свитер в этом месте темнеет.

— Я... — Но слова застревают в горле. Не могу говорить. — Скорую. Сейчас.

Он мотает головой.

— Тут одна машина на район. Я не дотяну.

И снова улыбается, совсем потерянный и испуганный не меньше моего.

— Пересаживайся. — Я слышу себя так, будто собственный голос звучит из динамиков вместе с музыкой. — Назад — и ложись. Ты же можешь? Ты можешь.

И выхожу, чтобы подставить ему руки, обхватить, поддержать на два шага. А потом забираюсь на его все еще теплое место за рулем.

— Что ты творишь, — без вопросительной интонации произносит он из-за моей спины.

— У меня есть права. — Звук все еще идет не из меня. — С собой, в кошельке. Я год ездила по Москве на «Поло» с механикой. Давай не сомневайся.

Мы трогаемся рывком. Дальше — лучше: руки помнят. «Прости, отец решил, что автомат — это баловство». — «Да ладно, я сдавала на механике. Все просто. Нужно слушать двигатель». — «Так ты по звуку переключаешься? Ну, в общем, да».

«Яндекс.Карты» сохранили мой запрос: на светофоре я меняю пеший маршрут на автомобильный, пятнадцать минут пути, ладони скользят по рулю, и я держу его крепче.

— У вас правда семеро детей в семье?

— Да, — отзывается он. — Родная сестра учится в Москве на дизайнера. Пятый курс. Я второй по старшинству. Остальные мелкие.

— Родные?

— Нет, приемные. Но мы дружим.

По указанию навигатора я сворачиваю на улицу 40 лет Победы, и спина покрывается мурашками: дорожные конусы. Обе полосы перекрыты. Два мужика в спецовках вяло курят на обочине. Заметив меня, они вскакивают и машут руками, но поздно: мне некуда деться. Один из конусов попадает под колесо и издает такой звук, будто я раздавила жирного клопа. Остальные разлетаются в стороны, как кегли. Мужики жмутся к забору, я успеваю разглядеть их обалдевшие лица, и снова — трубы, трубы, трубы, ангары, шиномонтажи.

Нужно дышать. Забыла.

— Они от тебя не отстанут, — слабо говорит Савва. Я выключаю магнитолу, чтобы хоть что-то расслышать. — Иди в полицию.

— Мне нельзя в полицию.

И хотя он ни о чем больше не спрашивает, я чувствую, что должна объяснить. Совсем чуть-чуть оправдаться за то, что даже не пытаюсь оказывать сопротивление.

— У меня есть подкаст. Послушай его, пожалуйста. Он называется «Не говори маме».

— Окс. Если кто-то спросит тебя, что случилось, отвечай: ничего не видела, нашла его так.

Больше трепаться некогда: я торможу перед шлагбаумом, ору в окошко будки КПП про раненого в салоне, хирургия — шестой корпус, шлагбаум поднимается, мы плутаем объездами, я оставляю тебя в незапертой машине и бегу в приемный покой. Кричу, что ты умираешь, нужны носилки, трясу их всех до тех пор, пока они не начинают слышать меня — ты умираешь, нужны носилки к машине, наконец санитарка в белом халате охает: «Младший Терпигорев, что ли? Наш Барабашка!» — и зашевелились, забегали, впрочем, возможно, время растянулось только для меня и все произошло быстрее. Когда тебя увозят, ты поднимаешь руку, и я тоже машу тебе в ответ. Остаюсь в холле ждать новостей, но их все нет, вокруг много стариков с осунувшимися лицами, и женщин, которые сидят, не сняв уличной одежды, и пакетов с передачками, и запаха фенола.

Мимо меня, цокая каблуками, пробегает девчонка с медовыми волосами, заплетенными в косу. Возвращается: «Ты его привезла? Никуда не уходи», — и я не ухожу. Думаю почему-то о сестре-дизайнере из Москвы — как она могла так быстро сюда добраться? Но потом мы выходим во двор, и она повторяет: «Это ты привезла моего сына? Что с ним случилось?» Как и просил Савва, говорю, что не знаю. Не верит, прикуривает вторую сигарету от догоревшей. Да, мы должны были встретиться, я просто села в машину, а он уже истекал кровью. И тогда я привезла его в больницу.