Не говори маме

— Никто не узнает. Я схожу туда всего один раз.

Ногти-когти звучно клацают по экрану. Скроллит карту — уже неплохо.

— Так ты, значит, поверила?

— Ну-у… — От волнения я начинаю раскачиваться на задних ножках стула, как первоклашка. — Слышала только положительные отзывы.

Вика возвращает телефон. Точка обозначена. Я мгновенно делаю скрин экрана, чтобы не потерять ее.

— Только нельзя загадывать смерть, иначе…

— Сама умру, ага, — перебиваю я. — Да не желаю я ему смерти, не бойся. Я вообще ничего ему не желаю. Счастье, радость и любовь для всех людей в мире.

— И когда ложиться будешь… — Она поворачивается ко мне боком и сутулит плечи, показывая: — Ты лицом вниз ложись. Будет не так страшно.

— Спасибо. — Теперь уже серьезно. Сама бы я до этого не додумалась. — Спасибо, Вик.

— И тебе. Ты… нетоксичная.

Что-то толкает меня изнутри — то ли от ее взгляда, то ли от того, как она уходит, не выпрямляя спины, то ли от самого этого слова. Я не ожидала его услышать, хотя почему бы нет, им сейчас пользуются все и каждый… Но от Вики оно звучит неожиданно, как если бы она гуглила статьи про абьюзивные отношения. Учитывая, что она в них попала, это более чем правильно. Тогда отчего мне так не по себе?..

Когда Маша наконец выходит с занятий и предлагает заглянуть в «Магнит», чтобы купить для Саввы апельсинов, я почти собираюсь с духом. Не знаю, как все это объяснить, и просто беру ее за руку. Прежде чем мы пойдем в больницу, мне нужно успеть кое-что сделать. Нет, недалеко. И ненадолго. Побудешь со мной? Апельсины — да, берем. Пока Маша расплачивается на кассе, я смотрю на точку, отмеченную Викой. Пятнадцать минут пешком — для Красного Коммунара вообще не существует понятия «далеко».

Чудо. Ведь даже у Ильи получается — он все еще не вылетел из колледжа. «Как тебе кажется, почему? Думаешь, он хоть раз лекции записывал?»

— Ты уверена, что нам сюда?

Я иду по карте — уткнувшись в навигатор. Некуда больше смотреть. Бетонный забор с неряшливыми граффити — постройки за ним напоминают индустриальные гробницы, сложенные из серых плит; жухлая трава, по которой мы идем вдоль железнодорожной насыпи, на запасных путях — товарняк. Вагоны-сардельки и вагоны-коробки. На колеса я стараюсь не смотреть. Вот она, точка, отмеченная Викой. Как только я отыскиваю ее глазами — и сглатываю, видя мощные, черные от креозота шпалы, — мимо нас на полной скорости проносится электричка. Блин, блин, блин! Жар, грохот, ветер в лицо. Машка стоит чуть поодаль с апельсинами в обнимку.

— Только ни о чем не спрашивай, — говорю я ей, когда снова становится тихо. — Жди меня тут.

Взбираюсь на насыпь и перешагиваю через рельс. Не здесь ли нашли Катю? Капище, капище, капищ-щ-ще — плещется в голове, когда я опускаюсь на колени. Осторожно. Вот так. Никакого капища «гугл» на этом месте не находил. Я проверяла.

— Майя! Поезд!

Я слышу — и всем телом прижимаюсь к шпалам.

— Майя-а!

Машкины руки хватают меня за куртку и тащат, при этом не выпуская сетку с апельсинами. Я сажусь и смотрю на Машку снизу вверх — лицо у нее настолько белое, что его как будто и нет.

— Отойди! — кричу. Свист приближающегося состава все громче. — Подожди меня внизу!

Машка не двигается с места.

— Уходи! — снова ору я и отталкиваю ее в сторону. Бросаюсь на шпалы, успеваю накрыть голову руками, и…

Желание, желание, желание. Я не знаю, как общаться с богами поездов, возможно, у Джона на этот счет тоже существовали инструкции, не на языке же пчел все они «изменяли будущее», поэтому я просто думаю, думаю изо всех сил: пусть Яна поправится, пусть Яна поправится, пусть… До тех пор, пока не возвращаются свет и тишина. Огромные глаза Маши. Поблизости надрывается какая-то птица.

***

Мы с Мартом сидим перед компом в его комнате, пахнет домашней пиццей, у нас одна банка пива на двоих, и мы прикладываемся к ней по очереди, а на экране персонажи Филиппа Авдеева и Никиты Кукушкина волокут девушку, которая не может ходить, на рельсы и смеются. «Другой поезд!» — кричит она. «Нет, этот!» И кладут ее так же, как лежу сейчас я. Что это было? Откуда это? «Ученик» [22] ? Нет, что-то другое, но тоже про школу. И тоже с ребятами из «Седьмой студии» [23] … С Никитой Кукушкиным и Филиппом Авдеевым. Точно, «Класс коррекции» [24] !

22

Экранизация Кириллом Серебренниковым пьесы Мариуса фон Майенбурга.

23

Театральная труппа, созданная Кириллом Серебренниковым в 2012 году.

24

Фильм Ивана Твердовского по одноименной повести Екатерины Мурашовой.

— Ты как? Ты зачем? Что это сейчас было?

— Я… — Ноги меня совсем не держат, и футболка, которую я надела под свитер, промокла насквозь. Из-за этого холодно. — Вот же дура… Я дура, Маш.

Девушка, которая не могла ходить, поднимается с путей, делает несколько шагов вслед ушедшей электричке и падает. Авдеев подхватывает ее. Они целуются.

— Это уж точно.

— Мне нужно найти один фильм. Интересно, Джон его видел?

— Майя! — Она щелкает перед моим лицом пальцами. — Какой фильм? Какой Джон? Мы в больницу собирались!

— Да, в больницу…

Я хватаюсь за нее, и мы идем прочь. Внутри меня в замешательстве покачиваются весы, на одной чаше которых — то, что Джон, возможно, дернул идею своей «магии» из не самого известного, хоть и крутого кино, на другой — Илья, все еще не вылетевший из колледжа, и вера в чудо.

Спустя десяток наших медленных шагов у Маши звонит телефон. Она отвечает, в трубке слышен взволнованный девчачий голос. С ее лица снова сходит краска. Она прячет телефон в карман куртки, прижимает к груди апельсины и смотрит на меня, не моргая. А потом говорит:

— Бежим!

***

Да, Вика не сможет мне помочь — но не потому что я уеду, а она останется в Красном Коммунаре.

Маша подбегает к краю платформы, смотрит вниз и возвращается с перекошенным лицом, зажимая ладонью рот. От попыток сдержать рвоту по ее щекам текут слезы. Людей много, но туда никто не смотрит.

— Не ходи, — сипит она. — Там Вика.

К нам приближается девушка — видимо, та самая, что звонила. Молча по очереди нас обнимает. На экране ее смартфона — открытое приложение «вконтакте», она показывает что-то Маше, держа палец на нужных строчках. Я не лезу — может, личное, — но Маша, прочитав, передает смартфон мне: «Прощайте. Я ухожу. Мне не нужна магия, чтобы изменить будущее и даже настоящее».

Это я. Это мои слова. Но я не… Я не об этом говорила, Вик!

Затылок упирается в стену. Того самого вокзала, к которому я приехала два месяца назад и из дверей которого мне навстречу выбежала тетя Поля, но не потому что заждалась и рада видеть, а потому что на работу опаздывала.

Сейчас они тоже распахиваются и выпускают женщину в расстегнутом пуховике: она тоже бежит — с раскинутыми в стороны руками, я вижу ее со спины — бежит так, словно в эту самую спину ее ружьем толкают, испорченные химической завивкой редкие волосы торчат дыбом. Она кричит: «А-А-А!» Возле самого края ее хватают и держат, пытаются не пустить, а она все кричит «А-А-А!», и «Что ты наделала?!», и снова «А-А-А!». Маша и ее одногруппница плачут в сторонке. Я сползаю по стене и вдруг упираюсь взглядом в новенькую ярко-красную куртку — сперва она кровавым пятном маячит на периферии зрения, но на нее невозможно не обернуться. Куртка мне не знакома. Зато тот, кто в ней…