Не измени себе

Наступила тишина. И вдруг грянули дружные апло­дисменты. Профессор Резников медленно поднялся, гроз­но озираясь, явно осуждая за неподобающее поведение присутствующих на заседании ученого совета. Но чем грознее становилось его лицо, тем оглушительнее, словно наперекор председателю, хлопали заводские товарищи Дроздова и окружение доцента Протопоповой.

— Товарищи! Товарищи! Здесь же не представление.

Но что мог сделать один человек с разволновавшимся

залом! А тут еще представители завода стали поднимать­ся и аплодировать стоя. Вслед за ними поднялась Алла Васильевна, комсомольцы, а потом уже и другие. Гул аплодисментов возрастал. Резников обернулся на при­сутствующего здесь представителя Высшей аттестацион­ной комиссии, перевел взгляд на ректора. А те друг за другом развели руками, что они-то могли поделать? И Резников сам стал аплодировать. Именно это уступ­чиво-деликатное поведение председателя, пожалуй, и утихомирило зал, все стали усаживаться на свои места.

Наконец наступила тишина. И профессор Резников, по обязанности председателя ученого совета, поднял го­лову, опять сдержанно улыбнулся и вполголоса произ­нес:

— Так и хочется сказать: позвольте ваши аплоди­сменты принять за единодушное одобрение всего того, что изложил уважаемый товарищ Дроздов.

Зал разразился смехом. Но шум тут же утих.

— Но слов этих сказать я не имею права, потому что у нас заседание ученого совета, а не торжественное соб­рание.

С места поднялся заместитель секретаря парткома завода Сергей Петрович Кириллов.

— А если блестящие идеи вызвали всеобщее одобре­ние и восхищение талантом соискателя ученой степени, это может отразиться на решении Высшей аттестацион­ной комиссии?

— Позвольте уточнить. В нашем вузе мне доверена честь исполнять обязанности председателя ученого со­вета. За действия ВАК, к сожалению, ответственности не несу и от его имени говорить не могу. Поэтому позволь­те заданный вопрос оставить открытым. Пользуясь своим правом председателя, предоставляю слово официальному оппоненту профессору Василию Васильевичу Протасову.

Протасов в своей речи дал высокую оценку диссерта­ционной работе Дроздова, но, сделав несколько незначи­тельных замечаний, осудил Бориса Андреевича за острую полемичность сделанного им доклада.

Примерно такую же оценку диссертации дали и другие оппоненты. Все они неизменно не одобряли полемичного тона соискателя.

— Но неужели же диссертант обязательно должен бубнить как пономарь в старину? — это опять Кириллов подал голос.

Зал снова оживился.

В это время один из троих пареньков, сопровождав­ших Зыкова, вышел в проход, подошел к сцене и про­тянул Николаю Афанасьевичу записку. Резников взял ее, быстро прочитал и тотчас передал представителю ВАК. Тот пробежал ее глазами, неопределенно пожал плечами и молча возвратил записку председателю.

— Товарищи! Слово просит токарь-скоростник Павел Порфирьевич Зыков.

Зал примолк. В группе Протопоповой стали перегля­дываться, раздался шепоток: «Кто это Зыков?» — «А кто его знает. Сейчас скажет».

Павел Порфирьевич, еще больше раздобревший с тех пор, как в последний раз его видел Дроздов, твердо шел по проходу. Он не озирался ни вправо, ни влево. Смотрел строго перед собой, но, наверное, вряд ли что или кого видел. Он солидно, неторопливо поднялся по короткой боковой лестничке, неся под мышкой пухлую перепле­тенную рукопись, переложенную бумажными закладками, и книгу Дроздова, также с закладками. Вот он нетороп­ливо устроился на трибуне, извлек из кармана листки, отпил глоток воды из стакана. И только рука выдавала его отчаянное волнение, она дрожала.

Наконец Зыков поднял объемистый том и показал его залу.

— Дорогие товарищи! Это вот и есть главный труд моего уважаемого земляка, старого товарища, с которым мы когда-то в тридцатом году вместе прибыли в Москву. То, что я сегодня сообщу вам, конечно же, неприятное и печальное событие. Но, товарищи, я это обязан сде­лать. Моя рабочая совесть не позволяет мне молчать.

Зал, замерший при первых словах Зыкова, тревожно загудел, люди задвигались, стали переговариваться.

— Спокойно. Спокойно, товарищи,— поднялся Резни­ков.

Павел Зыков с достоинством кивнул головой, как бы принимая в свои союзники председателя ученого совета, и продолжал:

— Прошу вас взглянуть на эти закладки. Их здесь четырнадцать. Наберитесь терпения все выдержки полно­стью выслушать. Это очень важно и весьма принципи­ально. Вы позволите? — вежливо повернул он голову к профессору Резникову.

— Прошу, прошу, товарищ Зыков.

Павел Порфирьевич добросовестно стал читать один за другим отрывки из книги Дроздова. Все, что он читал, было смело и, главное, било в одну и ту же цель. Созда­валась какая-то единая и довольно строгая картина, из которой было ясно, как последователен и настойчив ав­тор, доказывая, по сути дела, одну и ту же идею, но под­ходя к ней с разных сторон. Отличная была иллюстра­ция к тому, о чем раньше с такой страстью и убежден­ностью говорил Борис Андреевич. Кто-то из слушателей, не понимая, к чему клонит оратор, даже зааплодировал. Но на него зашикали, и он растерянно, ничего пока что не понимая, как, впрочем, и другие, притих.

— Не правда ли, талантливо, свежо и принципиально звучит?

— Мы разделяем вашу точку зрения,— подтвердил Николай Афанасьевич, пряча усмешку.— Во всяком слу­чае, я выражаю свое личное мнение. Даровито и дально­видно.

— А теперь самое главное. Все эти отрывки, которые вы терпеливо выслушали, написал и опубликовал ранее в солидных изданиях товарищ Андреев. А мой уважа­емый земляк Борис Андреевич Дроздов полностью их привел в своей так называемой диссертации и даже не закавычил.